Я устраиваю две барабанные установки — один импровизированный хай-хет (перевернутый котелок), малый барабан (перевернутая кастрюля) — и кладу у наших ног металлический поднос — турецкий барабан.
— Будем играть на барабанах, — объявляю я.
Люси смотрит на обедающих в столовой — некоторые уставились на нас, но бoльшая часть просто не обращает внимания.
— Или не будем.
— Люси, ты ведь хотела уйти из этого ужасного кабинета для детей с особыми потребностями? Или нет? Иди сюда и прекрати спорить!
К моему удивлению, она слушается.
— На полу — наш большой барабан, «бочка». Четыре удара, равномерных. Бей левой ногой, потому что ты левша. — Я отсчитываю и ударяю ногой по металлическим дверцам сервировочного стола. — Теперь ты.
— Это глупо, — отвечает Люси, однако осторожно бьет по дверцам.
— Отлично! На счет четыре, — говорю я. — Теперь малый барабан у твоей правой руки. — Я протягиваю ей ложку и указываю на перевернутую кастрюлю. — Бей по ней на счет два и четыре.
— По-настоящему? — спрашивает Люси.
В ответ я играю барабанный бой — восемь нот на хай-хете: и раз, и два, и три, и четыре. Люси соблюдает свой ритм и левой рукой делает то же, что и я.
— Не останавливайся! — командую я. — Это базовый фоновый ритм.
Среди этой какофонии я беру две деревянные лопатки и отбиваю соло на барабанах.
Теперь на нас смотрит уже вся столовая. Некоторые даже получают удовольствие от импровизированного рэпа.
Люси ничего не замечает. Она полностью погрузилась в ритм, который вибрирует в ее руках и позвоночнике. Я запеваю «Любовь — это поле боя» — слова беззащитны, как рвущиеся на ветру флаги. Люси не сводит с меня глаз. Я пою целый куплет, на втором она начинает мне подпевать:
— Никаких обещаний. Никаких просьб…
Она веселится как ненормальная, а я думаю, что это достижение непременно войдет в анналы музыкальной терапии. Но тут в столовую входит директор в сопровождении работницы столовой и Ванессы.
Должна сказать, что моя вторая половинка выглядит не особенно счастливой.
Я замолкаю и прекращаю бить по кастрюлям и сковородкам.
— Зои, — говорит Ванесса, — что, черт возьми, ты делаешь?
— Свою работу.
Я беру Люси за руку и вытаскиваю из-за стола. Она чуть не умирает от страха, что ее застали на горячем. Я вручаю директору лопаточку, которой стучала, и, не говоря ни слова, прохожу мимо него. Когда мы с Люси оказываемся лицом к лицу с полной учеников столовой, я поднимаю наши сцепленные руки, как обычно это делают рок-группы.
— Спасибо средней школе Уилмингтона! — кричу я. — Пока!
Без лишних слов — и с прожигающими мою спину взглядами директора и Ванессы — мы с Люси под шквал аплодисментов покидаем столовую.
— Зои… — говорит она.
Я тащу ее за собой по незнакомым школьным коридорам, стремясь оказаться как можно дальше от административного крыла.
— Зои…
— Меня уволят, — бормочу я.
— Зои, — снова зовет Люси, — остановитесь!
Я со вздохом поворачиваюсь, чтобы извиниться.
— Мне не следовало вот так выставлять тебя на всеобщее обозрение.
И тут я вижу, что ее щеки горят не от стыда, а от удовольствия. Глаза блестят, а улыбается она так, что нельзя не улыбнуться в ответ.
— Зои, — выдыхает она, — а мы можем повторить это еще раз?
Несмотря на предупреждение Ванды, мне все равно немного не по себе, когда я открываю дверь палаты мистера Докера в «Тенистых аллеях» и вижу его сморщенного и бледного в кровати. Раньше, даже когда он находился в одном из своих спокойных, недвижимых состояний, его можно было пересадить в кресло-качалку или в общую комнату, но, по словам Ванды, вот уже две недели он не встает с кровати. И ничего не говорит.
— Доброе утро, мистер Докер! — приветствую я, расчехляя гитару. — Помните меня? Я Зои. Пришла, чтобы немного с вами помузицировать.
Я наблюдала подобное и раньше у некоторых своих пациентов, особенно находящихся в хосписе. В конце человеческой жизни есть пропасть; многие из нас заглядывают через край, крепко уцепившись за что-нибудь руками. Именно поэтому, когда человек решает разомкнуть руки, — это так заметно. Тело становится почти прозрачным. Глаза смотрят на что-то, чего остальным видеть не дано.
Я начинаю теребить струны и напевать импровизированную колыбельную. Сегодня цель — не вовлечь мистера Докера в процесс. Сегодня музыкальной терапии отводится роль Крысолова, который отвел бы старика в то место, где он может закрыть глаза и оставить нас.
Я молча играю для мистера Докера и ловлю себя на том, что плачу. Старик был капризным, злым ублюдком, но все же… Я кладу гитару и беру его за руку. Она напоминает горсть костей. Его слезящиеся голубые глаза неотрывно смотрят на пустой черный экран выключенного телевизора.
— А я замуж вышла, — хвастаюсь я, хотя уверена, что он меня не слышит.
Мистер Докер даже пальцем не шелохнет.
— Удивительно, верно, как мы оказываемся там, где и подумать не могли? Держу пари, когда вы сидели в своем огромном угловом кабинете, вам и в голову не приходило, что однажды вы окажетесь здесь, в палате, окна которой выходят на стоянку. Вы и представить себе не могли, когда отдавали окружающим приказы, что однажды вас некому будет слушаться. Я знаю, каково это, мистер Докер. — Я опускаю на него глаза, но он продолжает таращиться в никуда. — Однажды вы влюбились. Я знаю, что влюбились, потому что у вас есть дочь. Поэтому вы понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что у влюбленного человека выбора нет. Тебя просто притягивает к этому человеку магнитом, и не важно, сулит это тебе счастье или разобьет сердце.
Когда я была замужем за Максом, я ошибочно принимала роль «спасательного троса» за влюбленность. Я была человеком, который мог его спасти; я была тем, кто мог заставить его бросить пить. Но существует огромная разница между спасанием утопающего и обретением человека, с которым становишься одним целым.
Я не говорю этого вслух, но точно знаю, что Ванесса никогда меня не обидит: она больше печется о моем благополучии, чем о собственном. Она скорее разобьет свое сердце, чем позволит хоть тончайшей трещинке появиться на моем.
На этот раз, опустив глаза, я вижу, что мистер Докер смотрит на меня.
— У нас будет ребенок, — сообщаю я ему.
Улыбка рождается где-то глубоко внутри и раздувает пламя возможности.
Когда я произношу это вслух — мечта становится реальностью.
Мы с Ванессой стоим у окошка регистратуры в клинике репродукции человека.
— Бакстер, — представляюсь я. — Нам назначена встреча, чтобы обсудить подсадку замороженного эмбриона.
