— Какого черта! — кричит она.
— Выбирай выражения! — отвечаю я.
Она закатывает глаза.
— Знаете, если я нахожу время, чтобы встретиться с ней, она могла бы хоть из вежливости не пропускать урок!
Я без труда понимаю, почему злится Люси: на самом деле она огорчена из-за того, что урок пришлось отложить. И что — но она скорее умрет, чем признается в этом! — ей нравятся уроки Зои.
— Я оставила записку на твоем шкафчике, — отвечаю я. — Ты не получала?
Таким образом мы в школе общаемся: оставляем на шкафчиках записки, что нужно посетить школьного психолога или педсовет, даже объявления о школьном чемпионате по хоккею на траве.
— К своему шкафчику я даже не приближаюсь. В прошлом году кто-то положил туда дохлую мышь, просто чтобы посмотреть на мою реакцию.
Чудовищно, но не удивительно. Подростки не устают изумлять меня своей изобретательностью и жестокостью.
— На этой неделе у Зои немного сдвинулось расписание, ей пришлось кое-что перенести. Она придет на следующей неделе.
Люси не спрашивает меня, откуда я это знаю. Она и понятия не имеет, что ее музыкальный терапевт — моя жена. Однако известие о том, что Зои исчезла не навсегда, похоже, примиряет ее с действительностью.
— Значит, она придет, — повторяет Люси.
Я киваю.
— А ты этого хочешь?
— Если она меня бросит, ее поступок идеально, черт побери, впишется в мою жизнь! Понадеешься на человека, а он тебя кинет.
Люси поднимает на меня глаза.
— Выбирай выражения! — произносим мы одновременно.
— Ваш урок на барабанах был очень интересным, — говорю я, вспоминая импровизированный рок-концерт в столовой.
После этого экспромта я целый час провела в кабинете директора, пытаясь объяснить пользу музыкальной терапии для склонных к суициду подростков. А потому повторная чистка кастрюль, сковородок и половников — ничтожная плата за психическое здоровье.
— Для меня раньше никто ничего подобного не делал, — признается Люси.
— Что ты имеешь в виду?
— Зои знала, что ей попадет. Но ей было плевать. Вместо того чтобы заставлять меня делать то, что я должна делать, или быть тем, кем все хотят меня видеть, она совершила настоящее безумие. Это было… — Люси запинается, пытаясь подобрать слова. — Это было чертовски смело, вот как!
— Возможно, Зои дает тебе свободу почувствовать себя самой собой.
— Возможно, вы тратите время, отведенное на музыкальную терапию, возомнив себя Фрейдом.
Я усмехаюсь.
— Тебя не проведешь.
— Ваши мысли на лбу написаны.
— Люси, не забывай, — напоминаю я, — через два месяца каникулы.
— Это вы мне говорите? Да я дни считаю!
— Что ж, если ты собираешься и летом заниматься музыкальной терапией, об этом надо побеспокоиться заранее.
Люси переводит взгляд на меня. Я вижу, что об этом она даже не думала: когда в июне закончатся уроки, закончатся все школьные занятия, включая психологические сеансы, проводимые в школе.
— Уверена, Зои согласится заниматься с тобой летом, — успокаиваю я. — А я с радостью дам вам ключи, чтобы вы могли заниматься в школе.
Она задирает подбородок.
— Посмотрим! На самом деле мне все равно.
Но она хочет, очень. Просто ей трудно признаться в этом.
— Тебе следует быть честной, Люси, — говорю я, — у тебя значительный прогресс. Во время вашего первого с Зои занятия ты не могла дождаться, когда вырвешься из этого кабинета, а посмотри на себя сейчас. Ты злишься, что она отменила занятие.
Люси сверкает глазами, и мне кажется, что сейчас она пошлет меня куда-нибудь в анатомически непроходимое место, но она только пожимает плечами.
— Она зацепила меня. Но… в хорошем смысле. Сродни тому, как стоишь на берегу океана и кажется, что ты управляешь ситуацией, но когда в очередной раз опускаешь глаза, то замечаешь, что стоишь уже по колено в воде. И прежде чем ты начинаешь бить тревогу, понимаешь, что на самом деле не прочь поплавать.
Моя рука под столом снова прижалась к животу. Наш ребенок будет размером со сливу, нектарин, танжело. Самый сладкий плод. Неожиданно мне захотелось услышать голос Зои, которая в тысячный раз спрашивает, можно ли утилизировать упаковки от йогурта, брала ли я на прошлой неделе ее голубую блузку, отдала ли ее в чистку. Я хочу провести с ней десять тысяч обычных дней; я хочу этого ребенка как доказательство того, что мы любили друг друга настолько сильно, что случилось чудо.
— Да, — соглашаюсь я. — Она именно такая.
Анжела Моретти обещала позвонить, когда будут новости, но мы не ожидали, что это случится так скоро. Она сказала, что на этот раз хотела бы сама приехать к нам, поэтому мы с Зои приготовили овощную лазанью и открыли вино еще до приезда Анжелы — исключительно на нервной почве.
— А если она не любит лазанью? — спрашивала Зои, перемешивая салат.
— С итальянской фамилией Моретти?
— Это ничего не значит.
— А разве кто-то не любит лазанью? — удивляюсь я.
— Не знаю. Многие.
— Зои, любит она макароны или нет, на исход дела это никак не повлияет.
Она поворачивается, скрестив руки.
— Не нравится мне все это. Если бы речь шла о пустяке, она бы просто сказала по телефону.
— А может, она узнала, что ты готовишь чертовски вкусную лазанью.
Зои роняет щипцы, которыми перемешивает салат.
— Нервы ни к черту, — говорит она. — Не могу это вынести.
— Сначала будет намного хуже, прежде чем забрезжит свет.
Она бросается ко мне в объятия, и целую минуту мы просто обнимаем друг друга, стоя в кухне.
— Сегодня в доме престарелых во время группового сеанса мы звонили в колокольчики, а миссис Гривс встала, пошла в туалет и забыла вернуться, — рассказывает Зои. — Она была нотой фа. Ты даже не представляешь, насколько трудно играть «О благодать!» без ноты фа!
— И куда она пошла?
— Персонал приюта обнаружил ее в гараже. Она сидела в грузовике, который возил стариков по четвергам в бакалейный магазин. Колокольчик они обнаружили в печке примерно через час.
— В работающей?
— Машине? — уточняет Зои.
— Печке.
— Слава богу, нет.
— Мораль сей истории такова: возможно, нам с тобой придется пережить тяжелый судебный процесс, но свои колокольчики мы не потеряли.
Я чувствую, как она улыбается мне в ключицу.
— Я знала, что ты знаешь, как утешить, — говорит Зои.
