— Я могла бы тебя научить. И необязательно на казу. Можно на гитаре, на барабанах, на пианино. На чем захочешь.
Она качает головой, уже опуская руки.
— Давайте сыграем в русскую рулетку, — предлагает она и хватает мой цифровой плеер. — Давайте нарисуем следующую песню, которая попадется в списке воспроизведения. — Она придвигает ко мне изображение русалки и тянется за чистым листом бумаги.
Начинает играть «Олененок Рудольф».
Мы обе поднимаем головы и заливаемся смехом.
— Шутите? И эта песня есть в вашем списке воспроизведения? — удивляется Люси.
— Я работаю с малышами. Они очень любят эту песенку.
Она склоняется над бумагой и снова начинает рисовать.
— Моя сестра каждый год смотрит этот мультфильм по телевизору. И каждый год он пугает меня до жути.
— Ты боишься Рудольфа?
— Не Рудольфа. А места, куда он скачет.
Она изображает поезд с квадратными колесами, пятнистого слона.
— Остров потерянных игрушек? — спрашиваю я.
— Да. — Люси отрывается от бумаги. — У меня от них мороз по коже.
— Я сама никогда не понимала, что же с ними не так, — признаюсь я. — Например, с Чарли Попрыгуном? Подумаешь! Красный монстр Элмо из «Улицы Сезам» все равно бы пользовался успехом, даже если бы его звали Гертруда. Я всегда думала, что водяной пистолет, стреляющий желе, мог бы стать следующим Трансформером.
— А как насчет слона в горошек? — спрашивает Люси, и на губах ее играет улыбка. — Настоящая загадка природы.
— Наоборот, поселить его на острове — вопиющий случай расизма. Единственное, что нам известно, — это что у его мамы была интрижка с гепардом.
— Ужаснее всех кукла.
— А что с ней?
— У нее депрессия, — объясняет Люси. — Потому что никому из детей она не нужна.
— Они так на самом деле говорили?
— Нет, но какие еще у нее могут быть проблемы? — Неожиданно Люси улыбается. — Если только она — это он…
— Переодетый в платье, — произносим мы одновременно.
Мы смеемся, потом Люси вновь склоняется над своим рисунком. Несколько минут она творит молча, дорисовывая горошек на этом несчастном непонятом слоне.
— Наверное, меня на этом дурацком острове приняли бы за свою, — говорит Люси. — Потому что я должна была бы быть невидимкой, но все равно все бы меня видели.
— Может быть, ты не должна становиться невидимкой. Возможно, ты просто непохожая.
Произнося эти слова, я думаю об Анжеле Моретти, о Ванессе, о замороженных эмбрионах. Вспоминаю об Уэйде Престоне в китайском, сшитом на заказ костюме, о его зализанных назад волосах, который смотрит на меня как на опасное отклонение, преступление против человечества.
Если я не ошибаюсь, все эти игрушки попрыгали в сани к Санте и их снова разложили под рождественские елочки. Надеюсь, что если это правда, то в конечном счете я окажусь под елочкой Уэйда Престона.
Я поворачиваюсь к Люси и вижу, что девочка не сводит с меня глаз.
— Еще я начинаю чувствовать, — признается она, — когда я рядом с вами.
Обычно после занятий с Люси я иду в кабинет к Ванессе и мы вместе обедаем в столовой — должна вам сказать, что жареная картошка явно недооценена, — но сегодня Ванессы в школе нет, она уехала на «ярмарку абитуриентов» в Бостон, поэтому я направляюсь к своей машине. По дороге проверяю, не было ли сообщений. Одно от Ванессы, в котором она пишет, что член приемной комиссии из Эмерсона с оранжевой прической-ульем напоминает персонаж с обложки альбома группы «Би-52», и еще одно, в котором она говорит, что любит меня. Третье сообщение от мамы: она спрашивает, не могу ли я сегодня помочь ей передвинуть мебель.
Подходя к своему желтому джипу на школьной стоянке, я замечаю Анжелу Моретти, которая стоит, облокотившись на машину.
— Что-то случилось? — тут же всполошилась я. Новости не могут быть хорошими, если твой адвокат тратит час времени, чтобы сообщить их тебе лично.
— Я была неподалеку. В Фолл-Ривере. Поэтому решила заехать к вам, поделиться последними новостями.
— Звучит не очень оптимистично.
— Сегодня утром мне на стол легло еще одно ходатайство от любезного Уэйда Престона, — объясняет Анжела. — Он хочет назначить в этом деле опекуна-представителя.
— Кого?
— Это обычная практика в делах об опеке. Это человек, чья обязанность блюсти интересы ребенка и представлять их в суде. — Она качает головой. — Престон хочет назначить такого опекуна-представителя еще не рожденным детям.
— Как он может… — У меня не хватает слов.
— Он встал в позу, — объясняет Анжела, — и таким образом просто хочет придать делу политический подтекст, вот и все. Ты не успеешь занять свое место, как этот подтекст из дела удалят. — Она смотрит на меня. — И еще одно. Вчера Престон выступал в программе Джо Хоффмана.
— Кто такой Джо Хоффман?
— Консерватор, который ведет программу «Голос свободы». Если хочешь знать мое мнение — это Мекка для закостенелых умов.
— О чем они говорили?
Анжела смотрит мне в глаза.
— О разрушении семейных ценностей. Он особо упомянул о тебе с Ванессой, назвав вас арьергардом гомосексуального движения, которое уничтожит Америку. Вы получаете почту на дом? Потому что я настоятельно рекомендую обзавестись абонентским ящиком на почте. И, надеюсь, у вас есть сигнализация…
— Ты намекаешь, что нам грозит опасность?
— Не знаю, — отвечает Анжела. — Лучше перестраховаться, чем потом сожалеть. Программа Хоффмана — это только цветочки, Престон преследует иные цели. Он метит в такие высокорейтинговые программы, как шоу О’Рейлли, Гленна Бека, Лимбо. Он занялся этим делом не потому, что его безумно волнует судьба Макса. Он занялся им, потому что оно станет плацдармом, на котором он будет читать свои проповеди. И потому, что в данный момент это популярная тема, позволяющая ему засветиться в этих программах. К тому моменту, когда начнется слушание, Престон уже позаботится о том, чтобы, включив телевизор, зрители обязательно видели его лицо.
Анжела и раньше предупреждала нас, что борьба будет непростой, что нам нужно быть морально готовыми. Я думала, что на кону мой шанс стать матерью, но мне даже в голову не приходило, что я утрачу личную жизнь, анонимность.
— Когда думаешь, куда он замахнулся, становится смешно, — говорит Анжела.
Но я ничего смешного в этом не нахожу. У меня начинают литься слезы, и Анжела обнимает меня.
— Неужели все будет так? — спрашиваю я.
— Еще хуже, — обещает она. — Но только представь, как однажды ты будешь рассказывать об этом своему ребенку.
