— Разве возможно отделить одно от другого? — раздражается Ванесса. — Конечно, я делаю это ради Зои, но и ради себя тоже.
Фелисити что-то черкает в своем блокноте. Я начинаю нервничать.
— Что дает вам повод думать, что вы станете хорошими родителями?
— Я терпеливая, — отвечаю я. — У меня большой опыт помощи людям выражать себя различными способами. Я умею слушать.
— Так сильно, как она, любить никто не умеет, — добавляет Ванесса. — Она сделает все для своего ребенка. А я… Ну, я школьный психолог. Смею надеяться, что моя профессия поможет в воспитании собственного ребенка.
— Она умная, уверенная в себе и чуткая, — говорю я. — Великолепный образец для подражания.
— Значит, мисс Шоу, вы работаете с подростками. Вы когда-нибудь работали с детьми помладше? У вас есть младшие братья или сестры, которых вы помогали растить?
— Нет, — отвечает Ванесса. — Но я абсолютно уверена, что если окажусь в тупике, то посмотрю в Интернете, как менять подгузники.
— Еще она веселая, — вставляю я. — У нее отличное чувство юмора!
— Знаете, за время работы я сталкивалась с несколькими малолетними матерями, — замечает Ванесса. — Они сами еще дети, не успели ничего забыть, но я бы не сказала, что они лучше подготовлены к роли родителей…
Фелисити поднимает на нее глаза.
— Вы всегда такая ранимая?
— Только когда я разговариваю с человеком…
— Еще что-нибудь? — весело спрашиваю я. — Наверное, у вас еще есть к нам вопросы?
— Как вы объясните ребенку, почему у него две мамы и нет папы? — интересуется Фелисити.
Я ожидала этого вопроса.
— Я бы начала с того, что существуют разные семьи, и одни ничем не лучше других.
— Как вам известно, дети могут быть жестокими. А если одноклассники будут его дразнить из-за того, что у него две мамы?
Ванесса кладет ногу на ногу.
— Я приду и надеру уши тем, кто его дразнит.
Я пристально смотрю на свою вторую половинку.
— Ты ведь это несерьезно…
— Ладно. Мы с этим справимся. Мы поговорим об этом с нашим ребенком, — говорит Ванесса, — а потом я пойду и надеру обидчику уши.
Я стискиваю зубы.
— Она хочет сказать, что мы поговорим с родителями обидчика и попытаемся убедить их научить детей быть терпимее.
Звонит телефон, социальный работник отвечает на звонок.
— Простите, — извиняется она. — Простите, я на минутку.
Как только Фелисити Граймз выходит из кабинета, я поворачиваюсь к Ванессе.
— Неужели ты только что сказала это социальному работнику, который решает, достойны ли мы того, чтобы воспользоваться этими эмбрионами?
— Не ей решать. А судье О’Нилу. Кроме того, вопросы эти просто смешные. На свете полно отцов-тунеядцев, и это уже весомая причина для того, чтобы прославлять матерей-лесбиянок.
— Но социальный работник должен дать нам зеленый свет, прежде чем клиника предпримет какие-либо шаги, — возражаю я. — Ванесса, ты не умеешь играть в эту игру, но я умею. Ты не готова что угодно сказать и что угодно сделать, чтобы получить от социальных органов добро.
— Я не позволю людям осуждать меня только потому, что я лесбиянка. Разве недостаточно того, что наши отношения выставлены на обозрение в зале суда? Неужели мне действительно придется сидеть и улыбаться, пока какая-нибудь Пэм Юинг
[20]
будет говорить мне, что лесбиянка не может быть хорошей матерью?
— Она такого никогда не говорила, — возражаю я. — Ты сама это придумала, потому что хотела это услышать.
Я представляю, что Фелисити Граймз стоит по ту сторону двери и ставит большой жирный крест на нашем деле. «Пара, которая не в состоянии сойтись во взглядах во время часового собеседования, НЕ МОЖЕТ стать родителями».
Ванесса качает головой.
— Прости, но я не стану играть в эту игру, как это делал Макс. Я не стану выдавать себя за другого человека, Зои. Я полжизни притворялась.
В это мгновение злость, которую я чувствовала к Максу, пузырится, как волдыри на языке. Одно дело, когда он хочет лишить меня права использовать эти эмбрионы, и совсем другое — забрать то, что делает меня счастливой.
— Ванесса, — говорю я, — я хочу ребенка. Но только не ценой твоей любви.
Ванесса пристально смотрит на меня, и тут в дверь вплывает социальный работник.
— Еще раз приношу свои извинения. С моей стороны возражений нет.
Мы с Ванессой переглядываемся.
— Вы имеете в виду, что мы закончили? — уточняю я. — Мы сдали?
Собеседница улыбается.
— Это не экзамен. Никто не ожидает от вас правильных ответов. Мы просто хотим, чтобы у вас были эти ответы, и точка.
Ванесса встает и пожимает ей руку.
— Спасибо.
— Удачи.
Я хватаю куртку и сумочку, и мы выходим из кабинета. Секунду мы стоим в коридоре, потом Ванесса хватает меня и обнимает так сильно, что приподнимает от пола.
— У меня такое чувство, словно я только что выиграла Суперкубок.
— Скорее первую игру в этом сезоне, — уточняю я.
— И все же. Так приятно, когда тебе говорят «да» вместо «нет».
Мы идем по коридору, она обнимает меня за плечи.
— Официально заявляю, — говорю я, — что когда ты пойдешь откручивать уши этому гипотетическому обидчику — мисс Граймз я признаваться не хотела, — то я обязательно пойду с тобой.
— За это я тебя и люблю.
Мы подходим к лифту. Я нажимаю кнопку вызова. Когда раздается звонок, свидетельствующий о том, что лифт приехал, мы с Ванессой отстраняемся друг от друга.
Это уже вторая натура.
Чтобы люди, стоящие в лифте, не таращились на нас.
Во вторник по утрам я езжу в хоспис и занимаюсь музыкальной терапией с людьми, которые медленно умирают. Это жестокая, опустошающая душу работа. Тем не менее я лучше побуду в хосписе, чем в зале суда рядом с Анжелой Моретти. На этот раз слушается внеочередное ходатайство Уэйда Престона, которое он подал вчера прямо перед закрытием предварительных слушаний. Анжела настолько злая, что даже шуток насчет Престона не отпускает.
Судья О’Нил сердито смотрит на Престона.
— Передо мной лежит внеочередное ходатайство, которое подала ваша сторона, и в нем вы просите дисквалифицировать Анжелу Моретти как адвоката Зои Бакстер, и ходатайство, поданное миссис Моретти, со ссылкой на статью одиннадцать, которое аннулирует ваше. Или, как я люблю это называть, целый флакон экседрина на ночь. В чем дело, стороны?
