— Послушай, Пейдж, это как раз то, чего не хватает всем без исключения людям. Но никто не вскакивает и никуда не убегает! — Николас перешел на крик, и я слегка отстранила трубку от уха. — Я только одного не понял, — продолжал он, — ты что, бросила нас?
— Я не убегала, — запротестовала я. — Я вернусь.
— Когда? — хотел знать Николас. — Видишь ли, у меня есть и своя собственная жизнь. Мне надо идти на работу.
Я закрыла глаза и прижалась лбом к стеклу телефонной будки.
— У меня тоже есть жизнь, — устало прошептала я.
Николас не ответил, и на мгновение мне показалось, что он повесил трубку. Но затем я расслышала агуканье Макса.
— Твоя жизнь здесь, — произнес Николас, — а не в Ланкастере, Пенсильвания.
Мне так хотелось сказать ему: «Я не готова быть матерью. Я не готова быть даже твоей женой. Вначале я должна собрать осколки своей жизни и заполнить все пустоты. Я вернусь домой, и мы все начнем сначала. Я тебя не забуду. Я тебя люблю». Вместо этого я сказала:
— Я скоро вернусь.
— Можешь не спешить, — раздался в трубке хриплый голос Николаса, и связь оборвалась.
* * *
Я ехала всю ночь и весь день и к четырем часам дня уже въезжала в Чикаго. Зная, что отец вернется домой не раньше чем через два часа, я направилась в магазин, где когда-то часто покупала художественные принадлежности. Проезжая по улицам, я испытывала очень странное чувство. Когда я здесь жила, у меня еще не было машины. Я ездила только на пассажирском сиденье. Остановившись на светофоре, я подумала о Джейке. Я вспомнила его лицо и его ровное дыхание. Когда-то этого было достаточно, чтобы он тут же появился. Когда зажегся зеленый свет, я медленно тронулась с места, ожидая увидеть его на следующем перекрестке. Но я ошиблась. Джейк оборвал существовавшую между нами телепатическую связь много лет назад. Он знал, что мы уже никогда не будем вместе.
Владельцем художественного магазина был индиец с гладким, как луковица, лицом. Он мгновенно меня узнал.
— Мисси О’Тул! — воскликнул он. — Что вам угодно?
Он сжал перед собой ладони и смотрел на меня так, как будто я только вчера заглядывала к нему в магазин. Я ответила не сразу. Я подошла к резным статуям Вишну и Ганеши и провела кончиками пальцев по прохладной каменной голове слона.
— Мне нужны пастельные мелки, — прошептала я, — альбом и угольные карандаши.
Это вырвалось так непринужденно, как будто мне все еще было семнадцать лет.
Он принес все, что я попросила, и протянул мне мелки на выбор. Я взяла их из его рук благоговейно, как облатку на причастии. Что, если мои способности меня оставили? Я уже много лет не рисовала ничего серьезного.
— Можно я вас нарисую? — спросила я у индийца.
Он с довольным видом расположился между индийскими скульптурами Хранителя мироздания и Бога удачи.
— Лучше места и придумать нельзя, — сказал он. — Если не возражаете, мисси, я сяду здесь. Это очень хорошее место, просто замечательное место.
Я нервно сглотнула и взялась за альбом. Я начала нерешительно рисовать овал его лица, яркий блеск глаз. Белым карандашом я обозначила тонкую сеть морщинок у висков и на подбородке. Я нарисовала его улыбку и его горделивую осанку. Закончив, я сделала шаг назад и критически осмотрела рисунок. Сходство немного подгуляло, но для первой попытки вышло довольно неплохо. Я всмотрелась в фон и в тени на его лице, ожидая рассмотреть скрытое изображение, но кроме штрихов светотени ничего там не увидела. Быть может, я вообще утратила свой странный талант? Эта мысль меня нисколько не огорчила.
— Мисси, вы закончили? Вы ведь не оставите такую замечательную работу себе? — Хозяин подбежал ко мне и просиял, увидев результат. — Вы подарите мне этот чудесный портрет, правда?
Я кивнула.
— Оставьте его у себя. Спасибо.
Я вручила ему набросок и двадцать долларов в уплату за бумагу и карандаши, но он замахал на меня руками.
— Вы сделали мне подарок, и я тоже хочу сделать вам подарок.
Я подъехала к озеру и припарковалась в неположенном месте. Зажав под мышкой блокнот и коробку с карандашами, я расположилась на берегу. День был прохладный, и в воде было мало народу. Купались только детишки в надувных поясах, а мамаши не спускали с них глаз, опасаясь, что их унесет течением. Я села на песок у самой воды и попыталась представить себе Макса. Чтобы нарисовать его, я должна была совершенно отчетливо представить себе его личико. Меня до глубины души потрясло то, что это мне не удалось. Как ни пыталась, я не могла поймать выражение, с которым он смотрит на мир, в котором все для него внове и впервые. А без всего этого портрет Макса был вовсе не портретом Макса. Я попробовала представить себе Николаса и получила тот же результат. Вот его тонкий орлиный нос, густая копна волос… Все это появлялось передо мной и тут же исчезало, как будто он лежал на дне озера, а я смотрела на него сверху, сквозь покрытую рябью водную гладь. Я коснулась угольным карандашом бумаги. Ничего не произошло. Я вспомнила, с какой силой он бросил трубку. Что, если Николас оборвал связь между нами так же, как много лет назад это сделал Джейк?
Стиснув зубы и запретив себе плакать, я уставилась на взлохмаченную легким ветром поверхность озера и начала бесцельно водить углем по альбомной странице. На ней начали появляться завихрения течений и солнечные блики. Несмотря на то что рисунок был черно-белым, мне удалось передать яркую синеву воды. Я продолжала водить карандашом по бумаге и вскоре поняла, что передо мной вовсе не озеро Мичиган. Я рисовала океан, остров Гранд Кайман.
Когда мне было двенадцать лет, я побывала там с отцом, которого пригласили туда на слет изобретателей. Он истратил почти все наши сбережения на билеты на самолет и аренду кондо. У входной двери он складывал из камней пирамидку, в которую в случае необходимости можно было спрятать ключ. Слет длился два дня, и все это время я была предоставлена самой себе. Я бродила по пляжу, валялась на белом песке и с маской плавала вокруг рифов, время от времени ныряя за осколком огненно-алого коралла или сияющей, как неоновая вывеска, скалярией. Третий, и последний, день нашего пребывания на острове отец провел в шезлонге на пляже. Он даже в воду со мной не полез, заявив, что хочет насладиться солнцем. Так что я отправилась купаться одна и, к своему удивлению, увидела плывущую рядом морскую черепаху. Черепаха была два фута в длину, а под мышкой у нее болталась какая-то бирка. Она глядела на меня черными глазами-бусинами и улыбалась, приоткрыв обтянутые бугристой кожей челюсти. Покачав панцирем, она уплыла прочь.
Я поплыла за ней. Мне казалось, что еще немного и я ее догоню. Наконец, когда черепаха окончательно скрылась за стеной кораллов, я прекратила погоню. Перевернувшись на спину, я начала тереть бок, пытаясь избавиться от внезапно пронзившей меня острой боли. Потом я открыла глаза и обнаружила, что нахожусь по меньшей мере в миле от берега.
