Картонной коробки с его вещами и дневниками нигде не было. Он оглядел комнату мутными от слез глазами, отчаянно пытаясь найти свои тетради.
— Где они? — повторил он, с ужасом понимая, что это значит. — Мои тетради! Я же не смогу ничего изменить без них!
Отчаяние придало Эвану сил, достаточных для того, чтобы встать с пола и выскочить из палаты в коридор в поисках ответов на свои вопросы.
Глава двадцать шестая
Эван пытался опередить страх. В его воображении страх представлялся как бегущая следом за ним черная злая волна, которая остановит его сердце, если ей удастся настичь его.
Проскочив мимо сестер, он повалил их, как кегли, и побежал дальше, вламываясь в двери пожарных выходов, отчего они, открываясь, с грохотом врезались в стены. Он чувствовал надвигающийся хаос и изо всех сил старался, чтобы страх его не догнал.
Увидев открывающуюся застекленную дверь офиса доктора Редфилда, он резко затормозил, скрипя по линолеуму больничными тапочками.
Он уловил кусок разговора.
— Приходи завтра, Энтони, и мы поговорим о твоей матери.
Из кабинета косолапой походкой вышел здоровенный парень с несчастным лицом. Эван проскочил мимо него, проигнорировав недовольный взгляд, брошенный ему вслед, и ввалился в кабинет.
Кавардак в кабинете Редфилда был одной из немногих вещей, которые оставались неизменными в любых обстоятельствах, осознал Эван. Когда бы он к нему ни пришел, в кабинете всегда были разбросанные в беспорядке бумаги, побитые молью кресла, стонущие под тяжестью академических трудов по психиатрии книжные полки и сам доктор, сидящий в своем потертом кожаном кресле за захламленным столом.
Редфилд удивленно посмотрел поверх очков на влетевшего в кабинет Эвана.
— Эй, Эван, где пожар? — он заглянул в расписание. — У нас с тобой встреча только через час.
Эван молитвенно сложил трясущиеся руки. Страх снова поднялся в нем, когда он выговорил:
— Мои тетради! Где мои чертовы тетради?
— Тетради? — повторил Редфилд. — Весь материал для чтения находится в комнате для занятий, если только у тебя…
— Мои дневники! — взорвался Эван. — Где они? Что вы с ними сделали? — Он лихорадочно оглядывал комнату. — Они что, где-то здесь? Они у вас?
Лицо Редфилда помрачнело, и он вздохнул, покачав головой, когда понял, о чем его спрашивает Эван. В дверях появился запыхавшийся краснолицый охранник, державший одну руку на дубинке.
— Доктор, — прохрипел он, бросив на Эвана тяжелый взгляд. — Все в порядке? Этот пациент носится по коридорам, переполошив всех.
— Все нормально, Митч, — печально ответил Редфилд. — Я сам разберусь.
Охранник и Эван несколько секунд смотрели в глаза друг другу, и Эван внезапно понял, что именно этот Митч был одним из тех двух охранников, которые несколько лет назад пытались оттащить от него отца. Дверь закрылась, и Эван остался наедине с доктором.
— Мне казалось, что мы с этим разобрались, Эван, — начал Редфилд. — Если ты снова начинаешь настаивать на существовании этих так называемых «дневников», то, боюсь, твое состояние снова ухудшилось. Возможно, это даже можно назвать рецидивом.
— О чем вы? — Пальцы Эвана сцепились в узел. — Просто скажите мне, где они.
Доктор вздохнул и покачал головой.
— Мне тяжело снова повторять это, но ты должен смириться с правдой. Тетрадей не существует и никогда не существовало.
Слова Редфилда были подобны ушату ледяной воды, и Эван невольно отшатнулся, ошеломленный этим открытием.
— Нет, — слабым голосом сказал он. — Это неправда…
— Дневники были частью придуманного мира, созданного твоим сознанием для того, чтобы справиться с чувством вины. Это был твой способ преодоления ответственности за тот несчастный случай. За смерть Кейли Миллер.
При упоминании имени Кейли Эван почувствовал слабость в ногах и тяжело сел в кресло. Щеки его горели.
Доктор продолжил спокойным, осторожным голосом:
— Подумай сам, Эван. Ты унаследовал психоз своего отца. Ты придумал несуществующую болезнь, создал фикцию — все эти путешествия во времени, альтернативные реальности, построенные на различных событиях с колледжами, тюрьмами, параличом… Дневники были краеугольным камнем этих заблуждений.
Эван попытался ответить, но его голос был слабым и глухим.
— Но мне… мне нужны эти дневники. Без них я не смогу привести все в порядок.
Он закрыл глаза. Теперь его страх находился с ним в этой комнате, клубился на периферии его зрения. Эван чувствовал себя так, будто его тело налилось горячей свинцовой тяжестью. Его руки и ноги тряслись.
— Они нужны мне.
Редфилд нахмурился.
— Ты мне напоминаешь своего отца. Знаешь, когда я занимался его случаем, он постоянно спрашивал меня о семейном фотоальбоме. Он вопил, требуя этот альбом, несмотря на то, что у него его никогда не было. Это был всего лишь плод его воображения. Фантом.
Эван вздрогнул. Голос Редфилда затухал, доносясь до него словно через вату.
— Фотографии… — повторил он.
— Эван? — тревожно спросил доктор, подойдя к креслу. — Ты в порядке?
— Фотографии, — снова повторил Эван, его глаза закатились, и он упал на потертый, грязный ковер маленького захламленного кабинета Редфилда.
Эван то приходил в себя, то снова терял сознание, как волна, приливающая к берегу и бегущая назад, в море, спокойно и ритмично, как сердцебиение, проблески сознания приходили маленькими всплесками, завершаясь теплой бесчувственной пустотой. Он воспринимал действительность разрозненными картинами: Редфилд зовет Митча в кабинет, бриллиантовый блеск фонарика, светящего ему в глаза, и запах лаборатории, колеса тележки мягко клацают по кафельному полу.
Его снова засунули в томографический сканер и прогнали машину по всем параметрам, просвечивая его череп, чтобы разглядеть содержащиеся там тайны, как рассматривают кольца на срезе дерева. Сенсоры сканера медленно крутились вокруг его головы по закольцованной орбите, делая карту каждого дюйма его измученного мозга. Эван наблюдал, как они кружат над его головой, принося с собой быстрые поцелуи боли, легкие, как крылья бабочки, горячие прикосновения. В углах глаз Эван видел легкие подрагивания и мерцания мертвой памяти, как отсвет давно сгоревшей, далекой звезды.
Вкус мягких губ Кейли…
Сладкий запах свежеиспеченных вафель из маминой духовки…
Ярость, обнаженная, как огонь, и его кулак соприкасается с челюстью Томми…
Привязанный к железной кровати Ленни…
Еще один Ленни, целующий Кейли…
Мерзко улыбающийся Томми…
Еще один Томми, улыбающийся тепло и человечно…
