Он молча пожал плечами, испытывая нешуточную неловкость. При
всем его изрядном опыте самого тесного общения с прекрасной половиной рода
человеческого предстоящее чуточку смущало по причине полной новизны. Трудно
было с маху свыкнуться с мыслью, что эту совершенно незнакомую красоточку можно
использовать с ходу как душе угодно, без всяких вступлений и прелюдий. Или
положены какие-то минимальные прелюдии? Должен же и здесь быть свой этикет? Или
положено браво командовать ей: «В койку!»? Сама она что-то не спешит
раздеваться…
– Эй, я вообще-то не кусаюсь, – сказала блондинка
абсолютно непринужденно, с видом величайшего терпения. Было в ней что-то от
опытного врача. – Отчего же такая остолбенел ость? Хотя, ежели это вам
необходимо, сэр, – то клиент всегда прав… Куснуть? Называйте точный
регион…
Мордашка у нее была смазливая и определенно лукавая. Он
представлял себе этих совсем другими. У Родиона создалось впечатление, что
крайне невинные на вид серые глазищи – глаза у нее красивые, ничего не скажешь
– успели его просветить неким рентгеном, навесив некий ярлычок, классифицировав
в сжатые сроки. И никакого удовольствия, конечно, эта догадка не доставила,
вовсе даже наоборот. Он сердито отвернулся к столу – и наконец нашел выход:
– Выпьешь?
– С полным нашим удовольствием, – вздохнула она
облегченно, уселась, сняв предварительно курточку и перекинув ее через спинку
кресла. Голые руки были красивые. – А я уже решила, ты немой… Нет, плесни
лучше коньячку. Спасибо. Всякое видела, но вот немые интеллигенты ни разу не
попадались – наоборот, говорливые, как спятившие репродукторы…
– А почему обязательно – интеллигент?
Девушка подняла левую руку, растопырила пятерню и правым
указательным стала загибать пальцы, начиная с большого:
– Книги – раз. Многозначительная подборка: бульварщины почти
нет, зато классики теснятся рядами и колоннами в виде собраний сочинений…
Классика, история, нечто техническое… ага, программирование. Иконы – два.
Верующий эти полдюжины икон держал бы на божнице, как полагается, а вот
интеллигент именно так и развесит по стенам, как у тебя имеет место быть – в
виде чистого украшения, там и сям… Эйнштейн, бережно застекленный – три…
автографа нет ли, случаем? Нет. Я у одного видела портрет Ленина – так вот, был
он с автографом, совершенно ленинским почерком. Прикол, конечно, но с
фантазией… Облик твой при бородке и очках – это четыре. Все, вместе взятое… –
Она фыркнула. – Похожа я на телепатку? Ладно, не бери в голову. Я,
конечно, девочка неглупая, но признаюсь тебе честно: этаким озарениям обязана в
первую голову тому, что с младенчества в схожих интерьерах обитала. Хватило
времени уяснить кое-какие закономерности. Такая вот девушка с прошлым. Можно
выразиться, гетера, а не шлюха. Улавливаешь разницу?
– И философскую беседу поддерживать сможешь?
– Запросто, – ослепительно улыбнулась она. – Если
есть такая потребность, намекни.
– Да вроде бы нет… Неужели приходится?
– Боже ты мой, чего в этой жизни не бывает… В прошлом
месяце, ты не поверишь, битый оплаченный час сидела и слушала, правда, не
философскую лекцию, а жуткую историю про то, как мой клиент, бедован качавый,
так и не довел до конца общую теорию гравитации – сначала завистники из
парткома мешали, потом перестройка и упадок науки, потом и вовсе стали из
соседней квартиры пускать невидимые оглупляющие лучи, американские конкуренты
старались, видите ли, Нобелевскую премию хотели перехватить… Я еще налью?
Коньячок у тебя настоящий… Даже оскорбительно было чуточку для
профессионального самолюбия: сижу я в самом эротическом мини, тряпок на мне
лишь самую чуточку побольше, чем на Венере Милосской, а этот непризнанный гений
смотрит сквозь меня дикими глазами, пальцем в воздухе формулы выводит, а из-за
стены опять американские лучи начали шпарить, что твой гиперболоид инженера
Гарина… Уж лучше бы трахнул. Давай я рыбку порежу красиво? Ты ее обкромсал абы
как… В общем, не помню, как в дверь и вышла. Ты ничего такого непризнанного не
строгаешь по ночам? Вот и молодец. Прозит! У тебя рюмочки побольше не найдется?
А то у меня после вчерашнего общая энтропия организма… Ага, спасибо.
Как он ни приглядывался, не мог усмотреть ничего,
напоминавшего пресловутую печать порока. Порочного в ней не было ни на
копеечку, а вот притягательного имелось в избытке – фигурка идеальная, джинсы в
облипку словно только что вышла в них из воды, соски оттягивают тонкую черную
материю, вульгарности в умело накрашенном личике не больше, чем следует ожидать
по нынешним временам. Когда она тянулась через весь стол за ножом, оказалась
совсем рядом, он вдохнул приятный запах незнакомых духов и чистой кожи с едва
уловимой примесью свежего пота, скорее возбуждающей. Родиона ее вид отчего-то
разозлил. Она сидела совершенно непринужденно, хозяйничала за столом так,
словно жила здесь сто лет, безмятежно болтала… Он не ощущал своего
превосходства, вот в чем дело. Никак не мог почувствовать себя хозяином
купленной шлюхи. И начинал злиться. Смотрел на накрашенные бледно-сиреневой
помадой (его любимый цвет) губы и, чтобы настроиться на нужный лад, пытался
представить, что она проделывала этими губками – может, не далее чем час назад.
– Много пью или много жру? – спросила она с легонькой
гримаской. – У тебя укоризна во взоре…
– Да нет, что за глупости… – пожал он плечами. – Тебя
как зовут-то?
– Изольда.
– А серьезно?
– Смеяться не будешь? Соня. Папочка удружил, в честь
великого математика Софьи Ковалевской. Как в воду смотрел…
– Почему?
– Так это же была сучка, каких поискать. Читала я про нее
кое-что… Ради высокой науки бросила муженька и спуталась с немецким
профессором, но поскольку немцы нация расчетливая, содержать ее хахаль не
спешил, и Софочка вовсю тянула с брошенного мужа. Он, бедняга, давал по
слабости русской души. А потом втянула его в коммерцию, в каковой он не
разбирался совершенно, поскольку сам был не просто ученым, а основоположником
целой науки – эволюционной палеонтологии. Слышал про такую?
– Не доводилось.
– Я, честно говоря, сама плохо представляю, что это за наука
такая, но он везде значится ее основателем, точно. Вот, и довела его до того,
что он с собой покончил в неполные сорок. Это основатель-то. Каково? Такая вот
Софья. Нет, конечно, баба была талантливая, но во всем остальном – сучка по
жизни… А тебя как зовут?
– Родион.
– Нет, серьезно?
– Серьезно.
– Ра-ри-тет, – протянула она. – В жизни не
встречала ни единого Родиона… А что, тебе идет. – Улыбка у нее стала
чуточку пьяной. – Вылитый Родион. Твое здоровье! Это значит, Родик, а?
– Надо полагать, – сказал он, чувствуя себя
совершеннейшим идиотом. Девчонка никак не стремилась облегчить ему задачу,
сидела с видом принцессы, приглашенной на званый ужин.
От тупой безысходности он налил и себе в большую рюмку,
жахнул, как воду, почувствовал, что начинает хмелеть, запихнул в рот изрядный
кусок осетрины, заработал челюстями.
