Так и не поняв, в чем заключается нарушение правил, Родион
насторожился, полностью полагаясь на нее. Пистолет был под курткой, слева, в
кобуре с отстегнутым ремешком, патрон в ствол он загнал еще в машине, а сейчас
с колотящимся сердцем отвел предохранитель. Торопливо отдернул руку, притворился,
что чешет живот – показался Витек. Мимоходом выбросив руку, не глядя, крутнул
колесико на панели магнитофона, и примолкшая было с их приходом импортная
машина прямо-таки взвыла.
– Ой, да сделай потише… – досадливо морщась, прокричала Соня
сквозь грохот лязгающих ритмов.
– Щас… – Он сделал чуть потише.
И резким движением вырвал руку из-за спины. Черный, местами
обшарпанный наган нацелился в пустое пространство меж Родионом и Соней. Витек
оскалился в глуповатой улыбке. Немая сцена.
Впервые в жизни Родион стоял под прицелом боевого оружия –
он как-то сразу поверил, что револьвер настоящий, такой уж у него был вид.
Однако страха не испытал – только раздражение и злость. Дуло слегка
переместилось в его сторону, вернулось к Соне. Веселым, плывущим голосом, растягивая
каждую гласную, Витек сообщил:
– А теперь быстренько пошевелили жопами и быстренько
слиняли. Вы отдельно, а золото отдельно. Ну к чему тебе деньги, очкарик? А
золото и совсем ни к городу, от него все и зло в этой жизни. Не тянешь ты на
делового, так и не дрочи мозги…
Соня не шелохнулась, глаза стали в пол-лица – и Родион
окончательно уверился, что оружие настоящее, как-никак она знала этого типа, и
даже… Злость достигла предела, но он, мельком удивившись собственному
хладнокровию, словно со стороны услышал свой голос:
– А в спину не жахнешь с большого ума, чудило? Витек, сняв
указательный палец со спускового крючка и придерживая им барабан, приподнял
дуло вверх, усмехнулся:
– Кристально мыслит мушшына, не залупается… Шагайте, не буду
ж я пол пачкать…
Родион повернулся вправо, левым боком к хозяину так, чтобы
пола ветровки заслонила его правую руку.
Казалось, телом овладел кто-то чужой, посторонний. Оно
словно знало все наперед и действовало с незнакомой, нелюдской собранностью.
Действительность распалась на несколько молниеносных движений. Раз – рука
вырывает пистолет из кобуры, два – поворачивает его к мишени, три – палец
ложится на спуск…
Выстрела за музыкой Родион так и не расслышал – только
пистолет дернулся в руке.
Время остановилось.
Родион ждал, что хозяин отлетит назад, словно от могучего
удара невидимого кулака, – в кино всегда было именно так. Ничего похожего:
на белой футболке в мгновение ока вдруг оказалось широкое багровое пятно, Витек
нескончаемо долгий миг постоял в прежней позе, потом, неуловимо подсекшись,
разжимая пальцы, конвульсивно подтягивая согнутые руки к груди, стал
скрючиваться, горбиться, падать…
Гремела музыка. Родион стоял с пистолетом в руке. Умом он
понимал, что убил человека, но так и не мог поверить до конца. И не
представлял, что же теперь делать – ведь нужно же что-то делать? Полагается
делать что-то особое, не такое, убив человека?
Соня прошла мимо него, бочком-бочком, не сводя глаз с
лежащего, выключила магнитофон. Лицо у нее было застывшее и словно бы
незнакомое. Осталась стоять возле стеклянного столика с черным «Грюндигом».
Что-то ожило в нем, прошел паралич. Он нагнулся, отыскал
гильзу и сунул в карман. Убитый лежал вниз лицом, и на спине, правее
позвоночника, расползлось еще более широкое пятно – выходное отверстие.
Немецкая машинка работала добротно.
– Бог ты мой… – прошептала Соня. – Бо-ог ты мой…
Охваченный на миг приступом нерассуждающей злости, Родион
прицелился было ладонью отвесить ей пощечину, но Соня, мотнув головой, крикнула
шепотом:
– Иди ты! Никаких истерик… – и с застывшим лицом двинулась
на кухню.
– Ты чего? – глупо спросил Родион.
Она почти спокойно отозвалась:
– Нож поискать или что-то вроде, пулю выковырять из стены…
Родион шагнул к столу и механическими движениями принялся
запихивать золотые вещи обратно в мешочки. Появилась Соня с японской пикой для
льда, длинной и трехгранной.
Довольно быстро ему удалось выковырять смятый, тяжелый кусок
свинца, наполовину выползшего из лопнувшей медной оболочки. Не обменявшись ни
единым словом, не сговариваясь, они принялись выдвигать ящики старомодного
письменного стола на гнутых ножках – будто так и полагалось себя вести согласно
правилам хорошего тона.
Добыча была, в общем, пустяковой – миллиона три в рублях,
несколько стодолларовых бумажек… Вполне возможно, тщательный обыск принес бы
гораздо больше – но столом они по некоему неписаному уговору и ограничились.
Стерев отпечатки пальцев, вышли на лестницу, стараясь не ускорять шага, прошли
вдоль розовых домиков, ступая с размеренной целеустремленностью роботов. Сели в
машину, бессмысленно уставились перед собой. Смеркалось. К парку кучками
стягивалось молодое поколение, не обращая внимания за старую «копейку».
– Ну, и что теперь? – мертвым голосом спросил он.
– А ничего, – глядя на него огромными сухими глазами,
сказала Соня. – Ничего и не было… Кто нас видел? Или рыдать по нему
прикажешь? Гондон подколотый… Кинуть хотел…
Прислушавшись к собственным ощущениям, Родион сообразил, что
ничего почти не испытывает – ни раскаяния, ни страха, ни тошноты. Мерзковато на
душе – вот и все…
– Поехали, – глядя перед собой, сказала Соня. – К
тебе, на ту квартиру. Мне выпить надо, иначе не удержусь, орать начну на весь
город, накатывает отходняк…
…Домой он попал к полуночи, после нескольких часов,
проведенных с Соней в «разбойничьей берлоге». Нельзя сказать, что верная
сообщница раскисла или особенно печалилась – но настроение упало до нуля, ниже
нижнего, и она долго просидела на диване, уставясь в пространство, то и дело
пригубливая коньячок. Потом немного отошла, дело кончилось слиянием тел на том
же диване – продолжительно и молча, без единого словечка. В конце концов она
немного повеселела, они даже обсудили преспокойно свои шансы выскользнуть
сухими из воды и сошлись на том, что шансов насчитывается девяносто девять из
ста – деформированная пуля выброшена в реку, никто их не видел на месте
преступления, а круг общения незадачливого подпольного ювелира, по заверениям
Сони, велик и необъятен, и милиция в нем увязнет, как в болоте. Единственной
эпитафией покойному стало брошенное мельком замечание Сони (когда она полностью
восстановила душевное равновесие):
– Не прыгал бы с наганом, остался бы живой…
Родион считал, что лучше и придумать невозможно. Когда он
приехал домой, жена и дочь уже спали, и он долго проторчал в прихожей перед
высоким зеркалом в вычурной раме (ярлычок «куплено Ликой»), старательно пытаясь
отыскать на своей усталой физиономии некую каинову печать, отличавшую бы его от
мирных обывателей.
