– Как по-вашему, что из этого выберет благоразумный человек?
– По-моему, благоразумный человек предпочтет эти неброские
бумажки с портретиками, – глядя ему в глаза, ровным голосом ответил
собеседник.
– Логично, – сказал Родион. – В связи с этим
возникает простой и закономерный вопрос: вы себя относите к благоразумным
людям?
– Безусловно.
– В таком случае…
– Я вас прекрасно понял, – нейтральным тоном сказал
молодой человек. – Мадемуазель Миладова в известной вам фирме уже не
работает. Скажу больше, я уже совершенно запамятовал, кто это вообще такая, не
припомню, чтобы мне доводилось знать кого-то с такой фамилией… Вас устраивает?
– Вполне, – сказал Родион.
– Не позволено ли мне будет осведомиться, как звучит ваше
почетное погоняло?
Если он рассчитывал посадить Родиона в лужу, зря старался –
уже учены-с…
– Робин Гуд, – небрежно сказал Родион.
– Простите великодушно, не доводилось слышать…
– Есть проблемы?
– Ну что вы, – сказал молодой человек. – Никакого
подтекста моя реплика не содержит.
Родион сгреб деньги и небрежно кинул ему на колени. Тот,
глянув чуть укоризненно, словно никак не мог одобрить столь плебейское
обращение с твердой валютой, аккуратно сложил купюры, бумажку к бумажке,
подровнял кончиками пальцев, перегнул пополам и спрятал в бумажник. Склонив
голову с безукоризненным пробором, произнес:
– Желаю счастья.
Родион, словно Вий, вперился в него тяжелым взглядом,
который парень, надо отдать ему должное, стоически выдержал. Если реплика и
была насмешкой, то голосом или выражением лица она никак не подчеркивалась.
– Я могу идти?
– Разумеется, – сказал Родион, поборов приступ
ярости. – Буду рассчитывать на вашу тактичность и деловую сметку…
– Можете не сомневаться.
Глядя вслед отъехавшей «девятке», он форменным образом
кипел. С одной стороны, все прошло, как по маслу, он быстренько и без всяких
хлопот выкупил Соню на волю. С другой… Он всего лишь добился своей цели, и не
более того. Победы не вышло, а ему нужна была именно победа, триумф, торжество…
Хорошо еще, оставалось дельце, которое должно было
обернуться победой и только победой…
…Скрупулезная разведка на местности, как с некоторым
удивлением отметил Родион, уже начала входить у него в привычку. Еще днем он,
порыскав вокруг, установил, что из трехэтажного здания, где помещалась
«Завтрашняя газета», выйти можно было через одну-единственную дверь. Других
попросту не существовало. Вдобавок с трех сторон к зданию (где, кроме редакции,
размещалось еще с полдюжины контор) примыкала огороженная высоченным бетонным
забором обширная территория автобазы. Вряд ли человек в здравом рассудке, не
замешанный в криминале или шпионских играх, стал бы покидать резиденцию честных
газетчиков столь замысловатым образом…
Улочка была узкая и тишайшая. С одной стороны тянулись
бетонные заборы, с другой – ряды хлипких яблонек, пока что лишенных листьев.
Прохожих не было, уличные фонари стояли с гигантскими интервалами, и Родион не
сомневался, что в сумерках рассмотреть номер его машины невозможно. Он
устроился метрах в сорока от входа, скудно освещенного тусклой лампочкой в
железной оплетке, и до сих пор не привлек ничьего внимания.
Загвоздка была в одном: паршивец по фамилии Киреев мог
покинуть редакцию не один. Был и запасной вариант на случай именно такого
расклада, но это означало долгую слежку и последующую работу на неизвестной, неосмотренной
территории. Бард криминальной хроники мог отправиться к девке или в кабак, да
мало ли что… В общем, Родион не на шутку терзался неизвестностью.
Судьба его вознаградила. Громко хлопнула дверь, и под
тусклой лампочкой мелькнула красная ветровка, ненавистная физиономия, изученная
по фотографиям, правда, получше собственной.
Родион выждал немного, забрал с соседнего сиденья газовый
револьвер, заряженный дробовыми патрончиками, бесшумно открыл дверцу и на
цыпочках побежал в спустившемся мраке. Впереди маячила красная ветровка –
красная… красная тряпка… как на быка… Левой рукой он натянул на лицо
капюшон-маску.
Пора. Остановился, прихватив левой рукой запястье правой,
тщательно прицелился пониже спины и, охваченный злобной радостью, плавно
потянул спуск.
Два выстрела хлопнули на тихой улочке совсем негромко.
Шагавший впереди человек дернулся, его словно бы бросило вперед. Родион, не в
силах остановиться, выстрелил еще два раза, чтобы избавиться от мерзкого
ощущения, будто промахнулся. И оно схлынуло, это ощущение. Осмелившийся столь
долго и столь хамски оскорблять его сопляк скорчился, будто собираясь завязать
шнурки на ботинках, вскрикнул, охнул протяжно, попытался левой рукой нащупать
место, куда неожиданно вонзилась колючая боль. И осел на грязноватый асфальт.
Стоны напоминали щенячий скулеж.
Вот это было настоящее торжество, упоительное, яростное…
Увы, нельзя было им наслаждаться долее. Родион рявкнул:
– Говорили тебе, козел, следи за речью!
И опрометью кинулся бежать к машине – из-за поворота мелькнул
свет фар, автомобиль был еще далеко и ехал неспешно, но следовало побыстрее
уносить ноги…
Глава 20
Вестерн по-шантарски
Голова не то чтобы болела – просто над левым виском, поближе
ко лбу, что-то мягко пульсировало, вызывая лишенное боли, но слегка
беспокоившее из-за своей необычности ощущение, будто черепная кость с
равномерными интервалами выгибается наружу и тут же опадает, как воздушный
шарик, подсоединенный к велосипедному насосу. Несколько раз Родион даже
прикладывал ладонь ко лбу – но кость, разумеется, оставалась неподвижной.
Понемногу ощущение то ли пропало, то ли стало привычным и оттого не
чувствовалось более, как не чувствует человек бег крови по венам.
Видимо, тот удар головой все же не прошел бесследно, и
организм реагировал постепенно затухающими безмолвными рапортами. В эту ночь
ему приснилось не убийство, как следовало бы ожидать согласно классикам,
холодный окровавленный труп не торчал у изголовья, стеная и проклиная душегуба.
Сон был длинный и яркий, как улица под солнцем: Родион лежал на белой постели,
не в силах пошевелиться, то ли привязанный, то ли в параличе, и все вокруг было
белое, куда-то влево уходили от предплечья шланги и провода. Никто так и не
вошел, никто ему не объяснил, где он находится и почему. Сон состоял из того,
что Родион лежал, не в силах пошевелиться, лежал, не зная, сколько времени
прошло и есть ли здесь вообще время, лежал, не способный ни о чем думать. И
никак не мог проснуться, хотя напрягался, как мог, пытаясь прорвать невесомую завесу
и вернуться в реальность, лежал, лежал, лежал…
Утром он почувствовал себя слегка разбитым – не из-за
странного ощущения под черепом, а из-за полного отсутствия в дурацком белом сне
всякого действия, всяких разговоров и мыслей. Если подумать, это было похуже
кошмара с чудищами и ужасами…
