Они вышли к проселочной дороге. Светало. Вдалеке, за деревьями, в туманной дымке показались крыши одноэтажных домов. Крепкая рука схватила его за шиворот и оттащила в придорожные заросли: мимо протарахтел синий облезлый трактор. Бука невольно сжался, словно ожидая удара: он никак не мог привыкнуть к тому, что не каждое движение и звук несут в себе угрозу.
— Ну, вот и поселок, — нервно облизывая губы и косясь на спутника, сказал проводник. — Слушай, сделай ты лицо попроще, а? А то меня самого тянет у тебя документы спросить… Значит, сделаем так: посидишь пока в хате. Не бойся, место проверенное. Я тем временем решу вопрос с ксивой… Кстати, чем платить собираешься — налом или хабаром?
— Хабаром, как за переход, — вяло сказал Бука, поправляя на плече рюкзак.
— Возьму полторы цены, — скривился проводник. — Это в Зоне артефакты сбыть просто, а тут можно и подставиться. Согласен с таким раскладом?
— Без вопросов, — отозвался Бука.
В утренних сумерках у дороги возникла длинная, до середины заросшая металлическая ограда. Там, в утреннем тумане, медленно проплывали покосившиеся кресты и редкие каменные обелиски. Почуяв людей, одиноко, протяжно и тоскливо каркнула ворона. Бука невольно поежился: в Зоне тоже есть заброшенное кладбище, и там это далеко не самое веселое место. Сам он со своего полузабытого детства не мог понять: почему тех, кого зарывают в землю, именуют «покойниками»? Какое это имеет отношение к покою — непонятно. А проводник уже сам тащил его на погост, через пролом в ограде, с торчащими рваными, проржавевшими краями.
— Чем меньше народа тебя увидит, тем лучше, — пояснил проводник, напряженно озираясь.
Они миновали древнюю, полуразрушенную часовню, увитую, как поначалу показалось Буке, побегами «жгучего пуха», отчего он дернул проводника за руку и невольно повернулся к стене боком, ожидая плевка ядовитыми спорами. Но проводник небрежно бросил, что это — обыкновенный плющ. Они шли через ряды старых, заброшенных могил с деревянными сгнившими крестами, мимо могил, от которых вообще остались одни лишь заросшие травой холмики. Впрочем, попадались здесь и свежие, со странными «обелисками», похожими на вешки Периметра: бетонный столбик со ржавой жестяной табличкой. Только вместо надписи «Запретная зона», «Огонь на поражение» и все в таком духе — скупые трафаретные данные о покойнике.
— Сталкеры, — коротко пояснил проводник, закуривая, по принятой в Зоне манере скрывая огонек в кулак. Он как раз остановился у одного такого столбика — на прибитой к нему пластине вообще не было имени, только остатки старой надписи… Что же там написано? «Назад! Сектор обстреливается…» Черный Сталкер! Да ведь это они и есть — вешки с Периметра! Бука понятия не имел о таком обычае — ставить их на могилы сталкеров. Для него вообще это было новостью — что сталкеры, оказывается, могут покоиться где-то кроме земли Зоны-матушки. Хотя, говоря по правде, помереть сталкеру всегда найдется от чего: помимо прямого убийственного воздействия аномалий, опасности быть сожранным мутантом или пристреленным братом-сталкером можно еще гробануться под пулями «голубых касок» или неожиданно отдать концы от неизвестной науке болезни…
Его спутник молча курил, глядя в безликий бетонный столб. Кто его знает, может, лежит здесь какой-нибудь его кореш. А может, и родственник: известно же, что сталкеры зачастую работают семьями — муж, скажем, таскает хабар, а жена сбывает. Такой уж здесь бизнес.
Двор, в который они вошли через неприметную заднюю калитку, примыкал к самому кладбищу, отделенный от него лишь грязной тракторной колеей. Бука моментально отметил высокий и плотный деревянный забор, закрывающий вид на поселок. Умно: видать, он не первый, кого хозяин незаметно приводит к себе на задний двор, не желая, чтобы соседи пялились сюда и делали выводы.
Двор был пустынен — ни обычной сельской живности, ни хлама, который зачастую скапливается во дворах у селян, ни огорода. Здесь была лишь ровная, сотки на три, утоптанная площадка, посреди которой одиноко стоял видавший виды серый «УАЗик». Дом был самый обычный: белого кирпича, одноэтажный, не большой и не маленький, под крашеной металлической крышей. По врожденной привычке Бука с опаской смотрел на дом: чистенькие застекленные окна, аккуратная дверь вызывали в нем тревогу — там, в Зоне, это просто кричало бы о поселившейся внутри аномалии. Но здесь все-таки не Зона — и он послушно, вслед за проводником, поднялся на крыльцо и вошел в дом.
Их встретила бледная, неулыбчивая женщина в длинном платье, с затянутыми в узел черными волосами. Красивая, но с каким-то странным выражением лица, с тоской, будто навсегда застывшей в огромных черных глазах. Больше всего Буку поразило то, что проводник не перекинулся с ней даже словом — просто провел клиента через маленькую изолированную прихожую, где заставил скинуть с себя все, в чем он пришел из-за Периметра, и отправил в расположенную рядом душевую. Без сомнения: дом был спланирован аккурат под сталкерские нужды. Бука не очень любил водные процедуры, как его ни приучал его к этому делу Док. Но теперь вдруг подумал, что сейчас окончательно смывает с себя все, что связывало его с покинутым навсегда местом. Он попытался проникнуться этим ощущением — и ничего не почувствовал. Лишь пустота и усталость — это все, что осталось после долгого и опасного перехода.
На выходе из душевой он замер, мокрый, смущенный, будто застигнутый врасплох коварным врагом: перед ним стояла та самая женщина, протягивая ему стопку чистого белья и чужой одежды. Выражение ее лица оставалось все тем же, и это несколько успокоило гостя. Он запоздало прикрылся полотенцем и, приняв из ее рук одежду, сбивчиво пробормотал «спасибо». Женщина тихо исчезла, а он принялся натягивать на себя шмотки. Те пришлись по размеру, но все-таки казались непривычно тесными, в отличие от неизменных широких штанов из крепкой негорючей ткани и просторной непромокаемой куртки. В этих потрепанных джинсах и рубашке в клеточку он чувствовал себя каким-то незащищенным, словно голым посреди сталкерского кабака, и это было совсем уж новое и не слишком приятное ощущение.
Тем временем за окном светлело и женщина поплотнее задернула шторы. Проводник, тоже успевший переодеться в какой-то нелепый костюм, отчего потерял большую часть своей «крутости», сказал раздельно:
— Жди меня здесь. Никуда не выходи и во всем слушай Наталью.
Бука молча кивнул в ответ. Он и без того ощущал робость перед этим новым миром с незнакомыми порядками и красивыми женщинами. Проводник обменялся с ней каким-то напряженным, пронзительным взглядом и вышел. За окном заскрипели ворота. Откашлявшись, завелся «УАЗик», прогрелся — и укатил куда-то.
— Вы, наверное, устали? — неожиданно раздался глубокий бархатистый голос. — И наверняка голодны.
Бука не сразу понял, что с ним разговаривает эта женщина. Но нашел в себе силы и ответил:
— Ну… Есть немного.
— Тогда пойдемте, позавтракаем.
Бука послушно поплелся за Натальей в небольшую чистенькую кухню. Через несколько минут, забыв о первом смущении, он вовсю уплетал яичницу с кусками свежего, ароматного хлеба. Такого он не ел никогда в жизни: откуда в Зоне — свежий хлеб? Еще он с невероятным наслаждением потягивал сладкий, как патока, чай. Сладкое в любом виде — его единственная и главная слабость в пище. Док говорил, что это как-то связано с особенностями его метаболизма: обостренные чувства потребляют огромное количество углеводов. Может, оно и так, но без сладкого вполне можно было впасть в депрессию, а что еще хуже — потерять «чувство Зоны» и нарваться на элементарную аномалию.
