От крика, раздавшегося сзади, он вздрогнул, обернулся – и
грязно выругался. Их догоняла женщина – краснолицая, мокрая, запыхавшаяся…
Сперва он решил, что нянька проснулась и бросилась вслед – дорога
просматривалась издалека, а шли они неторопливо, приноравливаясь к шагу самых
мелких, – но женщина подбежала ближе, и Крысолов с изумлением узнал в ней
жену бургомистра. Она едва не валилась с ног – видно, бежала за ними от самого
Хамельна.
– Стойте! Стойте!
Поравнявшись с последним из детей, она все-таки упала на
дорогу, в пыль, и даже не нашла сил подняться – лишь обратила к детям
перепуганное лицо:
– Коринна! Дагмар! Курт! Куда вы идете?! Вы сошли с
ума?! Вернитесь сейчас же!
– Они тебя не слышат, – холодно бросил Крысолов, рассматривая
ее, как пойманную крысу в мышеловке.
Лизетта и сама увидела по их лицам, что творится что-то
странное, и, с трудом поднявшись из пыли, бросилась трясти их одного за другим.
Перед старшей девочкой она замерла, вглядываясь ей в глаза и бормоча «Коринна!
Коринна!», а затем подскочила к Крысолову и вцепилась в него:
– Что ты с ними сделал?! Отвечай! Что?! Они умрут? Они
умирают?!
Он оттолкнул ее в сторону:
– Мертвые они мне ни к чему! Перестань визжать и
заткнись, иначе сделаешь им хуже!
Угроза подействовала на женщину – она испуганно помолчала,
утирая слезы, затем спросила:
– Куда ты их ведешь?
Теперь настала его очередь молчать. Он смотрел на нее, и от
его взгляда она попятилась назад. Крысолов опасался, что у нее хватит сил
убежать, но, когда он подошел, разматывая веревку с пояса, Лизетта покорно
протянула руки. Ее безропотность заставила его нахмуриться, подозревая ловушку,
на которые только и способны женщины, но запястья он связал ей не за спиной,
как намеревался, а спереди, зная, что так идти ей будет легче.
Час спустя путник, случайно оказавшийся неподалеку от
Хамельна в лесах, что окружают узкой полосой вересковые холмы, мог бы увидеть
необычную процессию. По широкой тропе, ведущей к Чертовым Пещерам, шли дети –
около дюжины мальчишек и девчонок, странно молчаливых и сосредоточенных. За
ними брела женщина в платье с рваным подолом и чепце, сползшем на одно ухо, и
веревка от ее связанных рук тянулась назад – к высокому худому человеку с
мешком за спиной. Человек зачерпывал что-то, похожее на желтую труху, из
висевшей на поясе небольшой котомки и разбрасывал по тропе за собой.
– Зачем ты это делаешь? – подала голос Лизетта, и
Крысолов вздохнул.
Они шли не так долго, но она успела освоиться и даже,
кажется, смирилась со своим унизительным положением. А освоившись, начала
задавать вопросы. На первых порах он пытался отмалчиваться, но тогда она сама
принялась высказывать предположения, а долго слушать это Крысолов был не в
состоянии.
– Зачем ты рассыпаешь песок?
– Это не песок.
– А что же?
– Кора одного дерева.
– Какого?
– Ты не знаешь. Оно растет далеко отсюда.
– А зачем ты рассыпаешь кору?
– Чтобы собаки, посланные твоим мужем по нашему следу,
не нашли нас.
Он обернулся якобы для того, чтобы взглянуть на идущих детей,
а на самом деле – бросить взгляд на женщину, и увидел по ее вытянувшемуся лицу,
что она ничего не поняла.
– Запах, – пояснил Крысолов. – Кора сильно
пахнет, отбивает запах наших следов. Собаки не пойдут за нами, возьмут ложный
след.
На этот раз она сообразила. Но на лице ее вместо ожидаемого
им смятения отразилось что-то иное… И это что-то привело Крысолова в
замешательство.
Он не мог ее понять. Когда он сказал, что отправит ее в
Хамельн, чтобы она сообщила горожанам и бургомистру о его условиях, на которых
он согласится вернуть детей, Лизетта лишь кивнула. Похоже было, будто это ее
совсем не заинтересовало. Зато долго допытывалась о том, как он ввел детей в
сонное состояние, в котором они слушаются только его.
Устав от расспросов, он объяснил, что дал им сильно
разведенный яд, который в большой дозе вызывает быструю и почти безболезненную
смерть, а в малой – животное отупение, в котором тот, кто выпил средство, может
лишь подчиняться повелениям другого. Он не сомневался, что сейчас последуют
вопросы о том, правильно ли он рассчитал количество порошка, но вместо этого
Лизетта спросила, взглянув на него чуть ли не с испугом:
– А зачем тебе такое страшное средство?
Он не понял ее, и она объяснила: самоубийство – грех, а для
чего еще носить с собой такое снадобье, как не для того, чтобы окончить жизнь
без мук и боли?
Крысолов покачал головой и объяснил, что использовал яд для
лечения от бессонницы. Сделай раствор погуще или выпей больше, и заснешь долгим
сном без сновидений – не очень-то восстанавливающим силы, но и не изматывающим
так, как мучительные ночные часы, в которые не можешь сомкнуть глаз.
Она живо закивала, кажется, обрадованная тем, что он не
собирается губить свою душу. Веревки, связывающей ей руки, она словно бы и не
замечала и вела себя так, будто они вышли на лесную прогулку.
Крысолов знал, что силы снадобья хватит еще на пару часов, а
затем дети уснут мертвым сном. Это означало, что ему необходимо найти
подходящую пещеру за то время, что они держатся на ногах.
Он поравнялся с Лизеттой и намотал веревку на руку.
– Послушай… – несмело начала она, когда переварила
его слова о действии снадобья, – скажи, а как твое имя?
– Крысолов.
Она помолчала, но затем снова попыталась заглянуть ему в
лицо – он уже успел отметить эту ее особенность постоянно приглядываться,
словно его лицо могло измениться за то короткое время, что она молчала.
– Нет! Как… как тебя зовут на самом деле?
– На самом деле меня зовут Крысолов, – отрезал он,
изнемогая от ее настойчивости.
– Но твоя мать… – не отставала Лизетта. – Как
она называла тебя?
Крысолов резко обернулся к ней и наклонился так близко к ее
лицу, что она отшатнулась.
– Моя мать называла меня «Эй, выродок!». Тебе
достаточно? – со скрытой жестокостью осведомился он, зная, что его вранье
надолго заставит ее заткнуться.
Дождался, пока она растерянно заморгает, и снова пошел вслед
за детьми, натянув веревку.
Некоторое время прошло в тишине, и он успел погрузиться в
свой замысел: за детей он потребует такой выкуп, какой бургомистру не мог
присниться и в самом страшном кошмаре. Он разорит этот город! Они проклянут тот
день и час, когда решили посмеяться над ним! Он наверняка…
– А как твоя мать называла тебя, когда ты был крошкой?
Крысолов споткнулся от неожиданности. Святой Петр и
угодники, возможно ли заткнуть хоть единственную женщину на земле одними лишь
словами?!
