В темницу ворвалась леди Этне — и рухнула на колени к ногам отца Севера.
— Я пыталась! Я делала все, что могла! — зарыдала она.
— Ну полно, полно, дитя, — увещевал отец Север, гладя ее по голове. — Расскажи, что тебя гнетет. Я постараюсь помочь тебе.
— Здесь уже ничего не поможет, — простонала Этне.
— В том-то и беда с новообретенной душой, — мягко проговорил монах. — Это все равно что вывести лодку в неспокойное море. Ты любишь слишком пылко, ненавидишь слишком бурно. Терпишь невыносимые муки из-за пустячных обид, задыхаешься от радости от первого же доброго слова. К смертности надо попривыкнуть.
— Я не о своей душе тревожусь, — промолвила Этне, поднимая взгляд на отца Севера. Губы ее дрожали, в глазах стояли слезы. — А о твоей.
— Моя душа в руках Господа.
— Ты не понимаешь! Прибыл гонец сам-знаешь-откуда. Мы все званы на праздник летнего солнцестояния.
Джек ни за что бы не подумал, что измученный недугом отец Север может выглядеть хуже чем есть, — и ошибался. Лицо монаха сделалось белее мела, он задрожал всем телом.
— Званы все до единого?
— Я спорила с матерью, я часами ее уговаривала. Умоляла ее освободить тебя, но она до смерти перепугана. Она говорит, выбирать — им. Говорит, они рассердятся, если подсунуть им второсортный товар.
— Когда? — Вопрос прозвучал еле слышно — точно шорох свечного пламени.
Джек, Торгиль и Пега придвинулись ближе. Казалось, будто у отца Севера не осталось сил даже слово выговорить.
— Ссскоро, — прошипел Брюд.
Все так и подскочили от неожиданности. Взгляда пикта горел, как волчьи глаза в чаще. Он поднял выше пылающий факел и протянул руку к волосам Этне.
— Прочь! — вскричала она, вскакивая на ноги.
В мановение ока Этне вновь перевоплотилась из перепуганной девочки в гордую дочь эльфийской королевы. Брюд отпрянул, заслоняясь рукою — точно отводил удар.
— Я могу приказать, чтобы тебя вышвырнули во Внешний мир! — прорычала Этне. — Я могу навеки изгнать тебя из Эльфландии. И ты проведешь остаток жизни, распростершись на стылом склоне холма — тщетно умоляя, чтобы тебя впустили внутрь.
— Ннннееееет, — простонал пикт, падая к ее ногам.
А Джек опомниться не мог: так потрясла его произошедшая с Этне перемена.
— Оставь нас, жалкий червь! — приказала она.
Брюд опрометью кинулся вон. А Этне сей же миг вновь превратилась в заплаканную, несчастную девочку.
— Я тебя не брошу, — прошептала она, целуя отцу Северу руку.
И выбежала — так же стремительно, как и вошла. Дверь за нею тут же заперли.
— Бесстыжая девка, — выругался отец Суэйн, пожирая взглядом то место, где только что стояла эльфийская дева. — Искусительница. Распутница.
Тут его внимание отвлеклось, и аббат вновь забился в свой угол, бормоча что-то себе под нос.
— Не понимаю, из-за чего столько шуму-то? Мы, люди Севера, праздник солнцестояния любим, — пожала плечами Торгиль. — Вот Олав Однобровый, бывало, мастерил огромное колесо, обвязывал его соломой, поджигал — и пускал вниз по холму от чертогов короля Ивара. Это чтобы тролли дважды подумали, прежде чем на нас нападать. А еще в канун солнцестояния открываются горы и наружу вылезают тролли, ищут, с кем бы подраться. И внакладе не остаются, клянусь Тором! — И воительница заулыбалась приятным воспоминаниям.
Джек видел: Торгиль так и не поняла, зачем приходила Этне. А ведь их не на развеселый праздник зовут. Достаточно взглянуть на лицо отца Севера, чтобы понять: надвигается что-то страшное. А ведь Бард еще в Дин-Гуарди предупреждал: «Эльфы гостей не жалуют — кроме как в канун летнего солнцестояния». Брат Айден, помнится, на это ответил: «Лучше вам в тот день держаться от эльфов подальше».
— Отчего Этне так расстроилась? — недоумевал Джек. — И откуда тут взяться летнему солнцестоянию, если в Эльфландии время стоит на месте?
— Летнее солнцестояние наступает тогда, когда они скажут, — объяснил отец Север. — В аду время ничего не значит.
— О чем вы? Что с нами будет? — пискнула Пега.
Монах глубоко вздохнул и стиснул в кулаке оловянный нашейный крестик.
— Мне должно подать пример юным, — прошептал он. — Нет, я не имею права молить о милосердии.
Отец Север глядел на Джека, Пегу и Торгиль, не отводя глаз.
— Давным-давно эльфы попытались остановить время — но сил у них для этого не хватало. Тогда они попросили о помощи силы тьмы.
— Ой! Что-то мне это не нравится, — охнула Пега.
— Но за такие вещи всегда приходится расплачиваться дорогой ценой. Эльфы продлили свои годы до бесконечности: стареют они, лишь покидая заколдованную страну. Но в обмен в канун летнего солнцестояния они обязаны выплачивать адову десятину. Они выбирают сочную, откормленную душу — и передают ее чертям. Обыкновенных грешников, как, скажем, карманные воришки, демоны презирают. Там, дескать, и поживиться-то нечем. А больше всего им по вкусу хороший человек, предавшийся злу. Мужчина или женщина — им все равно. Демоны не слишком-то привередливы.
— Мне случалось воровать по мелочи. Я им не понравлюсь, — с надеждой предположила Пега.
— Да, ты, дитя, им ни к чему. — Отец Север вымученно улыбнулся, отчего вид у него стал совершенно загробный. — Все то зло, что ты содеяла, даже бесенку — на один зуб.
— А меня не выберут, — объявила Торгиль. — Я служу Одину, а не богу рабов, который даже в собственном чертоге порядка навести не может.
— Ты совершила немало преступлений, и тебя всенепременно призовут за них к ответу, но не сейчас, — пообещал монах. — На празднике летнего солнцестояния демоны любят смаковать вкус вины. Говорят, вина придает блюду остроту. А ты, воительница, бессовестна, как бездомная кошка на улицах Рима. Тебя, Джек, тоже не выберут. Несмотря на все твое чародейство. Ты же им не пользуешься во зло.
Джек чуть не захлебнулся малодушным чувством облегчения. Слишком хорошо помнил он отцовские рассказы про демонов с острыми когтями.
— А этот? — кивнул он в ту сторону, где из темноты слышалось невнятное бормотание отца Суэйна.
— А этот уже и так служит Нечистому. В один прекрасный день демоны придут и за ним, да только они предпочитают продержать своих слуг на земле как можно дольше, чтобы ввести в грех побольше людей.
— Но значит, остается только…
Пега смущенно умолкла.
— Остаюсь только я, — докончил отец Север.
— Но ты не злой!
— В юности я однажды совершил очень жестокий поступок. И не буду оправдываться собственным неведением. В глубине души я знал, что поступаю дурно. Теперь мой грех ввергнет меня прямиком в ад.
Все потрясенно молчали.
