Джек слегка удивился этой вспышке. Как она может помнить такое, чего не знает он сам?
— Мы, скандинавы, в канун летнего солнцестояния любим поохотиться на троллей, — откликнулась Торгиль. — Надеюсь, демоны ничуть не хуже.
Но воительница тут же потеряла нить мысли и замолкла.
Впереди показалась дверь; здесь пикты и оставили пленников. Грядущий праздник — не для Брюда и его воинов. Эльфийские стражи скрестили копья, преграждая им путь, а вот Джека со спутниками, наоборот, поманили внутрь. Пикты расселись на пороге и принялись искать друг у друга блох.
Тут же ждал и Гутлак — под охраной рабов. Здоровяк был надежно связан вьющимися лозами; Джек не без страха вспомнил изображение святого Освальда. Живые путы извивались и шуршали; на голову Гутлаку набросили капюшон.
— Хотел бы я знать, что уготовано ему, бедняге, — промолвил отец Север.
Он шел медленно, опираясь на плечо Пеги.
— Неееет, — простонал отец Суэйн, кидаясь к выходу.
Эльфийский страж отшвырнул его назад. Но Гутлак врага видеть не мог, так что аббат благополучно проскользнул мимо него.
Пленники оказались в просторном внутреннем дворе под звездным небом. Светила полная луна. В середине пылал огромный костер, а вокруг раскинулись цветники, подсвеченные светильниками и факелами, в придачу к пламени. Блики и тени словно состязались друг с другом.
Эльфы танцевали, пели, пировали, играли в игры, создавали волшебных чудовищ. Гигантская жаба подцепляла языком светляков. Видно было, как светляки сияют в ее брюхе, перепархивая туда-сюда. Затем из земли вырос чудовищный черный цветок — и проглотил жабу. Лепестки сомкнулись: слышно было лишь жалобное кваканье. Ручные карапузы подняли ор и попытались отползти подальше, да только привязь не пускала. Эльфы от души хохотали над их проделками.
Здесь торжествовал беспорядочный хаос — и лихорадочная погоня за все новыми и новыми удовольствиями. Джек внезапно осознал, что это празднество вовсе лишено радости. Скорее, это угар безумия: так бывает с овцами, когда они наедятся заплесневелого сена.
— Что-то коснулось моей щеки! — вскрикнула Пега.
Джек стремительно обернулся, готовый дать бой любому, кто напугал девочку. Но рядом никого не было. На всякий случай мальчуган обошел вокруг нее. Игра света и тени сбивала с толку.
— Я не придумываю! — настаивала девочка. — Я что-то почувствовала: сперва в коридоре, а теперь вот здесь.
— Было больно?
— Нет. — Пега смущенно замялась.
— Небось летучая мышь, — предположила Торгиль.
Над костром и впрямь реяли здоровенные кожистые твари размером со щенка. Пега поежилась.
— Если б одна такая в меня врезалась, уж я бы ее ни с чем не спутала. А это прикосновение было… как поцелуй.
— Может, она тебя на вкус попробовала?
— Торгиль! — вознегодовал Джек.
— А вон Люси, — указала Пега.
Джек обернулся. Королева Партолис и его сестра вместе наблюдали, как из земли поднимается неуклюжий, комковатый росток.
— Да нет же, не так! — досадовала Партолис. — Сперва — ветки, а уж потом — медовые коврижки.
Люси топнула ножкой, и росток увял.
— Не понимаю, зачем я вообще учу тебя чарам, — пожаловалась эльфийская королева. — У тебя мозгов меньше, чем у блохи.
— А почему чары не делают, что я приказываю? — капризничала Люси.
— Потому что ты не умеешь сосредоточиться. Ох, ладно, дай-ка я.
Партолис взмахнула руками, росток ожил, потянулся вверх, выпустил ветки, развернул листья, зацвел — и вот наконец на деревце созрели медовые коврижки. Люси тут же принялась набивать рот лакомством.
— А вот и наши почетные гости! — закричал Гоури, тот самый охотник, с которым Торгиль танцевала на пиру.
Эльфийские лорды и леди тотчас же подхватили и увлекли Джека с друзьями к королеве.
— Тьфу ты! А этот что здесь делает? — буркнула Люси.
Щеки ее были перемазаны медом. У Джека сжалось сердце. Он столько вынес, чтобы спасти сестру, а та ему даже не рада. Но мальчуган напомнил себе, что Люси, скорее всего, заколдована. На ее шейке по-прежнему блистало серебряное ожерелье.
— Его привели для обряда, — объяснила Партолис. — Он предназначен в… ну, сама знаешь.
Люси со скучающим видом отвернулась.
— Так начнем же праздник! — возвестил Гоури, хлопая в ладоши.
Рабы внесли стулья, столы и угощение. Партолис и Партолон уселись рядом с Люси и Этне. Девушка кинула на отца Севера страдальческий взгляд.
— Нимуэ! — воскликнула королева. — Нимуэ! Иди сядь с нами! То-то повеселимся!
Владычица Озера отделилась от стайки дам, одетых, по всей видимости, в рыбью чешую.
— Мне страшно жаль, что я не могу остаться, — всхлипнула она. — Но я просто-таки должна увести лапушку-Брутушку от греха подальше.
«Лапушка Брутушка?» — подумал Джек с упавшим сердцем.
Ну конечно же: вся орава девиц-русалок наперебой ласкалась к Бруту.
— Никуда он не пойдет, — запричитала королева. — Он обещал спеть нам, и кроме того…
— У вас и без него смертных довольно, — язвительно парировала Нимуэ. — А я пообещала вернуть воду в Беббанбург. Признаться, я и сама соскучилась по добрым старым болотам да заводям. Теперь, когда монастырь Святого Филиана разрушен, я могу приходить и уходить, когда вздумается.
— Ты — неисправимая эгоистка, — фыркнула Партолис.
Владычица Озера изящно зевнула.
Брут высвободился из объятий своих поклонниц.
— Ужели встало солнце? Или я вдруг оказался в самом сердце цветка? Или взгляд мой ослепила твоя несравненная красота? — воскликнул он, склоняясь перед королевой.
— Опять ты за свое, — захихикала Партолис.
— Уверяю тебя, ни за что не покинул бы я твое блистательное общество, о лучезарнейшая из королев, если бы не долг перед моей госпожой, — воскликнул Брут. — Увы, я — ее раб!
— Чем скорее мы выберемся отсюда, тем лучше, — настаивала Нимуэ.
— Тогда, боюсь, я вынужден сказать вам: прощайте! — И Брут снова отвесил поклон.
— Погоди-ка! — Джек оттащил его в сторону. — Как ты можешь нас бросить!
— Я вас не бросаю. Я исполняю миссию.
— Ты, лапушка Брутушка, — гнусный клятвопреступник, вот ты кто, — объявил Джек, повторяя самое страшное оскорбление Торгиль.
— Ты ранил меня в самое сердце, — запротестовал раб. — Моя миссия — вернуть воду в Дин-Гуарди. И я это сделаю. Однако ж какой награды удостоился я за верную службу? Низкая неблагодарность — мой удел. Но я прощаю тебя, ибо потомки Ланселота не помнят обиды.
