Да-да, именно так она и говорит, рассеянно глядя на меня: а
ведь я могла бы сделать аборт, лапуля.
Это никак не связано с бессодержательностью и пустотой моей
жизни, более того: если бы все сложилось иначе, если бы я вдруг стала успешной и
преуспевающей, стала зви-и-издой( не важно – шоу-бизнеса ли, спорта, кино или
экономики и финансов) – это вызвало бы у мусика лишь ярость и ненависть.
Мусик терпеть не может конкурентов.
В ближнем круге – тем более.
Круг дальний – пусть его, ничего с ними не поделаешь, со
всеми этими не в меру расплодившимися королевами елизаветами, принцессами
дианами, княжнами грейс и, прости господи, матерями терезами; с
выскочками-актрисульками а.джоли и р.уизерспун; с кафешантанными певичками
мадоннами и дженниферлопес; со смехотворными супер-трупермодельками, их имен и
на дыбе не припомнить. И ничего с ними не поделаешь, ни с живыми, ни с
мертвыми, и счастье еще, что держат они другую, далекую от мусика поляну.
Или малину.
А в своем малиннике мусик всегда будет намба ван. И всегда
будет называть Дженнифер Лопес Дженнифер Жопес. Не иначе.
А совсем недавно она переключилась с престарелых мошенников
на не менее подлючий молодняк и первым делом увела бойфренда у меня. Бойфренд
был так себе, как обычно, – подающий надежды поэт, автор никому не
известного поэтического сборника «Одержимость любовью», изданного
головокружительным тиражом в 100 экземпляров за счет средств автора.
Я узнала о двойной измене в мусикином любимом «Кофе-Хаузе»
на Австрийской площади, где она заседала едва ли не круглосуточно. Изрядно
накачанная алкоголем мусик заказала нам по коктейлю и, не мудрствуя лукаво,
сразу же приступила к переговорам:
– Как поживает Ларик, лапуля? – спросила она.
Ларик, а точнее Илларион, – именно так звали моего
бойфренда, вполне себе поэтическое имя. Мусик никогда не запоминала имен моих
приятелей и уж тем более никогда не интересовалась, как они поживают.
Удивительно. Особенно в свете того, что я (вроде бы) их даже не знакомила.
Или – знакомила?..
– Думаю, что неплохо, – осторожно ответила я.
– Думаешь или правда неплохо?
– Я его не видела с пятницы.
С пятницы, а сегодня понедельник. Ларик и раньше пропадал на
несколько дней кряду, ездил в ближние пригороды за поэтическим вдохновением – и
меня это не особенно беспокоило. Не обеспокоило и сейчас.
– Он тебе звонил?
– Нет.
– И ты считаешь это нормальными отношениями между двумя
влюбленными людьми?
– А что, собственно, такого произошло?
Мусик вела себя странно, очень странно, не начать ли мне
волноваться?..
– Произошло. – Прежде чем я взволновалась, мусик
хохотнула, закатила глаза и двумя глотками осушила бокал со слабоалкогольным
содержимым.
– Что же?
– Ладно, не будем тянуть кота за яйца, –
решительно заявила она.
– Не будем, – согласилась я.
– Я взяла его в аренду.
– Кого? Кота?
– О, господи! Какого еще кота, лапуля? Я взяла в аренду
Ларика.
– В смысле? – Я все еще не могла взять в толк,
какую мысль хочет донести до меня мусик.
– Смысл общепринятый.
– Что ты называешь общепринятым смыслом?
– Инь и ян, – авторитетно заключила
мамочка. – Мужское-женское, как декларировал твой обожаемый режиссер
Трюффо.
– Во-первых, это декларировал не мой обожаемый режиссер
Трюффо, а мой обожаемый режиссер Годар…
– Один черт!
– А во-вторых… – перебила я мусика и тут же заткнулась.
Только теперь до меня дошла суть произошедшего: колченогий пегас Ларик был
уведен из моего академического стойла. И кем уведен – собственной maman,
буржуазкой, стервой и городской сумасшедшей по совместительству!
Очевидно, мое молчание затянулось. Затянулось на столько,
что мусику пришлось пощелкать пальцами у меня перед носом.
– Так что там во-вторых? – с деланным интересом
спросила она.
– Во-вторых, ты отпетая сука. Нет… Это – в-третьих.
– А во-вторых? – продолжала настаивать мусик,
пропустив «суку» мимо ушей.
– Во-вторых… Инь и ян в сумме дают хрень. Ты всегда об
этом говорила, вспомни!
– Вот именно, лапуля, вот именно! – тут же
согласилась мусик. – Зачем тебе все эти мучения с Лариком, подумай? Хрень
случится рано или поздно, он тебя бросит, и ты будешь страдать, а я не могу
позволить, чтобы моя лапуля страдала. Нет уж! Сей тяжкий крест понесу я. Если
ты, конечно, не возражаешь.
– Отпетая лживая сука…
Неизвестно, чего в моем голосе было больше – обиды,
ненависти или восхищения. Наверное, все-таки восхищения. И мусик, обычно четко
улавливающая подобные нюансы, приободрилась и заказала очередную порцию
коктейля.
– Тебе не стыдно? – поинтересовалась я у мусика
минут через десять после объявления приговора.
– Ни капельки, – на этот раз совершенно честно ответила
она.
– И давно вы… снюхались?
– Какое-то время. Моя лапуля на меня не дуется?
Самым странным было то, что я действительно не дулась,
напротив – испытывала чувство облегчения. Отношения с Лариком пребывали в
некоторой стагнации, еще месяц-два – и они стали бы тяготить меня, так что
мусик, по здравому размышлению, очень вовремя вырвала из моих рук уже изрядно
поблекшее и потрепанное в лобовых столкновениях знамя страсти.
– Твоя лапуля на тебя не дуется, – успокоила я ее.
И подумав пару секунд, добавила: – Он храпит.
– Я в курсе.
– И чавкает.
– Я в курсе.
– И любит чеснок.
– Я в курсе.
– Ты, я смотрю, хорошо его изучила, – присвистнула
я.
– Еще бы! Такие вещи я просекаю моментально.
– Если он будет просить у тебя деньги на издание своих
опусов…
– Не дам ему ни цента, – заверила мусик. – Я,
может, и сумасшедшая климактеричка, но уж не дура точно.
Последнее предупреждение оказалось совершенно излишним: все
эти годы мусик тратилась исключительно на себя, и не было ни одной предпосылки
к тому, чтобы ситуация коренным образом изменилась.
Мусик всегда останется сама собой, и никакой климакс этого
не поколеблет.
– Вот и чудно, – подвела я черту под
разговором. – Пусть Ларик заедет ко мне и заберет свои вещи.
– Он боится показаться тебе на глаза. Я сама заберу.
