Я поняла это, едва заглянув в комнаты. Дверцы платяного
шкафа были распахнуты настежь, а большинство вещей вывалено на пол. Холодея, я
присела на корточки перед грудой тряпок и принялась разбирать их:
ярко-красная шифоновая блузка – изорвана в клочья,
белая блузка из шелка – изорвана в клочья,
лимонная батистовая блузка с жабо – изорвана в клочья,
зимняя твидовая юбка – испачкана дерьмом,
набивной жакет из Сингапура, купленный в рассрочку у мусика
прошлым летом, – безнадежно испорчен кошачьими когтями.
А газовые шарфики, которыми я любила повязывать шею,
отправляясь на работу, – на их судьбе можно было смело ставить крест!
Ярость и бессильная злость захлестнули меня – но лишь на
мгновение, после чего сознание прояснилось, как прояснились причины вчерашнего
бегства типа по имени… по имени… Тимур. Что, если ему не терпелось избавиться
от кота? Вот он и ссудил его мне. И умчался в неизвестном направлении. А
обратной связи не существует.
«Номер закрыт».
Вряд ли в гардеробе Тимура присутствовали блузки из батиста
и шифона, но… Есть масса других способов достать хозяина. Метить территорию,
например. Гадить в обувь. Впиваться зубами в незащищенные части тела. Драть
кожаную мебель, если таковая имеется. Пачкать обои. Превращать в осколки
саксонский фарфор.
Хорошо, что у меня нет фарфора. Однако его с успехом заменил
сингапурский жакет, который жалко до слез.
По идее, злость к выходкам кота должна была накрыть меня с
головой. Но минутная вспышка прошла и больше не вернулась. Более того, я
почувствовала странное успокоение – особенно когда Домино вошел в комнату,
остановился в двух метрах от меня и замер, склонив голову набок. После чего
произнес сакраментальное «мау-у-у!».
– Ну, и что ты тут отчебучил? – вполне миролюбиво
спросила я.
Домино на секунду прикрыл свои миндалевидные глаза и снова
распахнул их.
– И как прикажешь это понимать?..
При ближайшем рассмотрении текстильный погром, учиненный
Домино, был посланием. Мессэджем, как любят выражаться во всех продвинутых
редакциях от Калининграда до Владивостока. Кот расправился только и
исключительно с теми вещами, которые я надевала на работу. Демократичные
футболки, выпендрежная джинса, свитера, шорты, летние топики и майки для
пленэра остались нетронутыми. Положительно, Домино не нравилось мое
корректорское настоящее.
Мне оно тоже не нравилось.
– Что будем делать, малыш?
Кот как будто ждал этого вопроса. Он перестал изображать
египетскую статуэтку, подбежал ко мне, призывно мяукнул и устремился в угол за
диваном. Я двинулась за ним с некоторой опаской: не то чтобы происходящее
пугало меня… Да нет, оно меня пугало! Если вспомнить сон о принципе домино,
закончившийся падением в пропасть. Если вспомнить мадридскую фотографию 1933
года с котом на переднем плане. Если вспомнить залепленные жвачкой волосы и
компьютер, отказавший мне во взаимности вчера вечером… Что ждет меня за
диваном?
Джинсовый комбинезон.
За диваном меня ждал джинсовый комбинезон.
Просторный и невыразимо замечательный, с металлическими
пуговицами и металлическими суперзастежками на лямках; с попсовыми кожаными
заплатками на коленях, с попсовыми кожаными карманами на заднице. Я купила его
три года назад в маленьком секонд-хенде у «Ленфильма», отвалив сумму, которую
не стыдно было бы оставить и в навороченном бутике. Как же меня вдохновляли
заплатки, карманы и суперзастежки! Я готова была носить этот комбез не снимая,
но общественное мнение в лице мусика, Милли-Ванилли и женщины из «Ленэнерго»
вынесло свой вердикт:
ЭТА ВЕЩЬ ТЕБЕ НЕ ИДЕТ.
А Элина-Августа-Магдалена-Флоранс, лапуля, зависела от
общественного мнения, как никто другой в этом городе. В этой стране. На этой
планете. Потому джинсовая радость и была спрятана подальше, заныкана на самой
нижней полке и завалена уймой других тряпок – дабы не впасть в искушение надеть
ее и носить не снимая.
И вот теперь Домино выудил ее! И не просто выудил, а
подтащил к дивану.
Каким образом ему это удалось?
Будь он служебной собакой, или пастушьей собакой, или
собакой-охранником соответствующей комплекции – вопросов бы не возникло. Но
Домино был слабосильным канадским сфинксом – тогда каким образом ему это
удалось? Таким же, каким он очутился в черно-белом Мадриде Картье-Брессона.
Спроси что-нибудь полегче, лапуля. А лучше вообще ни о чем не спрашивай, а
просто надень шмотку.
Надень.
– Ты полагаешь, я должна это надеть? – спросила я
у кота для проформы.
– Мау-у! – ответил он.
– Хорошо. Только закрой глаза, а лучше – отвернись.
Фраза была произнесена только потому, что мне хотелось
поговорить с Домино: я вообще ощущала настоятельную потребность разговаривать с
ним. Я хотела нравиться ему, я хотела, чтобы он нуждался во мне, чтобы он был
ласков со мной – ни от одного мужчины я не требовала большего! А Домино – он
как будто понял меня.
И отвернулся.
Дрожа от нетерпения, я сбросила джинсы, свитер и майку и
натянула комбез прямо на голое тело. Ощущения были даже сильнее, чем в тот благословенный
первый раз, когда суперзастежки коснулись моей кожи. Ощущения были потрясными!
Стоило мне облачиться в комбинезон, как все сразу стало на свои места:
я больше не буду прежней.
И изжоги от неправильно написанного слова «аккредитация», и
крапивницы от неправильно написанного слова «амбивалентность» у меня, надеюсь,
не случится – а такие случаи бывали, не часто, но бывали. И ну ее в жопу,
врожденную грамотность!..
– Можешь поворачиваться, – скомандовала я
коту. – Как тебе?
Домино был в полном восторге. Он разбежался, едва касаясь
лапами заплаток на коленях, вихрем пронесся по лямкам и замер, очутившись на
плече. Он лизнул меня в ухо, потерся мордой о мой подбородок и снова заурчал,
как маленький трактор.
Мусик, Милка и женщина из «Ленэнерго» были посрамлены! В
подтверждение этого мне даже не нужно было смотреться в зеркало. Домино – вот
кто оказался моим зеркалом. Моим увеличительным стеклом. Если Домино одобрил
этот отвязный, отпадный, мальчиковый, хулиганский наряд – значит, он мне идет.
Значит, впредь я буду носить вещи, подобные этому чудному комбезу. Вот и
куртка, купленная в «Путамайо», – она тоже вписывается в новый образ.
Пройдясь по комнате с котом на плече (и как только он
умудряется держаться?), я сунула в рот кончик новоиспеченной концептуальной
косицы и задумалась: если новый образ – это намек на новую жизнь, то чем я буду
в ней заниматься?
Не корректурой точно.
И не журналистикой, в гробу я видела журналистику.
