Шершавый язык Домино касается моего уха, и в самой
сердцевине ушной раковины набухает жемчужина, ощутимо пахнущая изюмом: «мау!» –
давай, лапуля, никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь…
– Она мне очень понравилась. Очень. Я не смогла
устоять. Такое бывает?
– Ты еще больше похожа на отца, чем я думал… Та штука…
Та связка, которую ты положила в карман… Когда-то она принадлежала ему. Твоему
отцу. Он сам выточил каждый ключ на ней. Он был талантливый…
– Фартовый? – переспрашиваю я. Осмысление приходит
даже раньше, чем я думала.
– Фартовый – самое верное слово, Ёлка. Меня, кстати,
зовут Борис Иванович. Но можешь звать меня старина Боб.
– Так звал вас отец?
– Да.
– А машина? Что будет с ней?
– Мне кажется, ты заслуживаешь такой ласточки, –
улыбается старина Боб.
– Такого красавца, – уточняю я.
* * *
…Мы отлично ладим со стариной Бобом, но в гости ко мне, на
Петроградку, его и калачом не заманишь. Слишком много печальных воспоминаний,
говорит он. Он бы и рад приехать, познакомиться с легендарным,
нежно-абрикосовым котом, но слишком много печальных воспоминаний. Мне кажется,
он просто боится Домино, ведь Домино – личность почти мифологическая. Такая же
мифологическая, как и мой отец.
Чего боится старина Боб?
Того же, чего боюсь я в отношении отца.
Что они оба – и кот, и умерший человек – могут хоть в чем-то
не соответствовать мифу.
Я люблю байки старины Боба об отце. В них отец предстает
лучшим автомобильным вором всего Северо-Запада и примкнувшей к нему
Скандинавии. И – возможно – Польши и Чехии. И – возможно – Германии и
Бенилюкса. Сказать об отце, что он был просто автомобильным вором, пусть и
лучшим, – значит не сказать ничего. Он был зачарованным автомобильным
вором – ни одной тачки он не угнал без любви. Без мгновенно вспыхнувшей и почти
неконтролируемой страсти. Отец видел объекты вожделения насквозь, до самого
последнего болта, – так же, как вижу их я. «Видеть насквозь» – наша
семейная черта. Фамильная. «Видеть насквозь» – означает видеть слабые места,
которые, по мнению дурачков-хозяев, являются самыми сильными. Одного взгляда на
машину отцу было достаточно, чтобы понять, что за сигнализация на ней стоит и
как ее вывести из строя.
Достаточно и мне.
Что-то было и в самом отце – это что-то позволяло ему
уводить железных коняшек чуть ли не из стойла. Из-под носа дурачков-хозяев. И
дурачки догадывались о постигшем их несчастье последними.
Есть это «что-то» и во мне.
Отцу нравились только самые лучшие и почти недоступные
тачки. Эпопеи с «Мерседесом» одного генерального консула и «Ягуаром» одного
очень крупного чиновника из правительства города особенно впечатляют.
Сколько машин мой отец лишил невинности, прежде чем погиб?
Сотню, не меньше.
Мне до этого результата еще далеко.
О гибели отца, случившейся восемь лет назад, старина Боб
рассказывает с неизменным выражением досады на лице. Мол-де в последние годы
(особенно после того, как он узнал, что у него – где-то там, вне поля его
видимости, – растет дочь) с отцом начали происходить странные вещи. Он был
готов бросить свое ремесло, говорит старина Боб, перестал считать его достойным
и даже выражался в том духе, что оно аморально.
– А вы? – спрашиваю я. – Что вы ему отвечали?
– Что оно не более аморально, чем любое искусство.
Искусство и должно быть вне морали, иначе оно не сможет задеть человека так
сильно. Удивить. Поразить в самое сердце. Задеть никогда не звучавшие струны
души.
Даже Домино с его нежно-абрикосовой философией не выразился
бы сильнее.
Я полностью солидарна со стариной Бобом.
– Он не пытался меня найти? – спрашиваю я. –
Поговорить со мной?
– Твоя мать – она не хотела этого. Грозила ему всеми
карами – земными и небесными. Но деньги брала исправно. Надеюсь, у тебя было
обеспеченное детство.
– У меня было отвратительное детство. Лучше о нем не
вспоминать. Жаль, что он не нашел меня, не поговорил со мной.
Он сомневался. Стыдился себя. Стыдился того, чем
занимается. – К выражению досады на лице старины Боба примешивается
недоумение. – Что он мог рассказать тебе?
– Всё.
Отец погиб, уходя от столкновения с каким-то мелким животным
– то ли хорьком, то ли кошкой, то ли мангустом суриката. Вернее, это я думаю о
мангусте суриката; не слишком подкованный в зоологии старина Боб выражается
проще – «суслик».
Я думаю о мангусте суриката. А о том, кем могла оказаться
кошка…
Мысли о том, кем могла оказаться кошка, я гоню прочь.
Скорее всего, это была обыкновенная уличная кошка, кто еще?
Лысые коты не приспособлены к рысканью по подворотням.
Отец уходил от столкновения, неудачно вывернул руль и на
бешеной скорости врезался в фонарный столб. Смерть была мгновенной. Неудачно
вывернул руль – так выражается старина Боб. Я, со своей стороны, предполагаю,
что для уставшего любить и такого одинокого отца поворот руля был как раз
удачным.
Эти мои догадки никогда не были озвучены.
– У него остался приличный капиталец. Кругленькая
сумма, – говорит старина Боб. – Конечно же, она по праву принадлежит
тебе.
Кругленькая сумма не слишком волнует меня.
Я и сама в состоянии сколотить кругленькую сумму. Теперь,
когда я работаю на старину Боба. Он купил мне права (у Боба все схвачено) – и я
со спокойной совестью угоняю тачки, как когда-то делал мой отец. Не все, а
только те, в которые влюбляюсь с первого взгляда. Также, как он. Старина Боб
считает, что я в каких-то вещах даже превзошла отца, а по дерзости и
отчаянности – уж точно. Я пригоняю тачки в тихую заводь «Красных рыбок», и они
перекочевывают в руки акулы-молота Виталика и его парней. Виталик и его парни –
большие умельцы, способные в неправдоподобно короткие сроки сделать из одной
тачки совсем другую. Широко разветвленная организация старины Боба, а также
вопросы сбыта тачек мало волнуют меня. Мне вполне хватает самого Боба. За глаза
и за уши.
Я почти не вспоминаю о своей прошлой жизни и почти не
общаюсь с мусиком, и отец здесь ни причем. Я не злюсь на нее (мусик не была бы
мусиком, если бы поступила иначе), но и в кафе с ней больше не сижу. От
слабоалкогольных коктейлей пришлось отказаться: я почти все время за рулем.
И я почти не вспоминаю о Jay-Jay, тем более что мой почтовый
ящик, и его почтовый ящик, и сайт «Rеальные знакомства в Норвегии» так и
затерялись на просторах Сети, канули в небытие. Вспоминает ли обо мне сам
Jay-Jay? Возможно, и вспоминает, сидя в своей маленькой норвежской комнатке в
окружении словарей. А может, он уже нашел другую девушку и другой язык. Jay-Jay
– он такой. Оба варианта развития жизни Jay-Jay совершенно безразличны мне:
новая работа лишила меня сентиментальности напрочь.
