Странный, странный тип этот Гаро!
Поляроидный снимок занимал центральное место на внутренней
крышке чемодана, но вовсе не скучал в одиночестве. Со всех сторон он был
обклеен лейблами, а лучше сказать – логотипами, срезанными с бумажных упаковок
какого-то продукта. «МОЛОКО» – вычислил Сардик после непродолжительного
двухминутного раздумья, уцепившись за французский вариант «LAIT» (в школе он
когда-то изучал французский). «Lait», несомненно, относилось к Шарлеруа во
франкоговорящей части Бельгии; были еще иероглифические и арабские надписи, и
надписи латиницей – иногда с изображением пятнистой коровы, кувшина, стакана
или свободно льющейся молочной струи. Иногда изображения не было вовсе, но
всегда указывалась жирность.
Гаро любит молоко.
Или это его страшила-кот любил молоко? И где он сейчас? Ах,
да! – почил в бозе. А картонки остались.
Странный, странный тип этот Гаро!..
Уже после несанкционированного постыдного обыска Сардика так
и подмывало порасспросить Гаро о молочном вернисаже на крышке чемодана. И о
доминошных костях. И о коте заодно – особенно о коте. Но расспрашивать означало
бы выдать себя, поэтому Сардик и держал рот на замке. Даст бог, когда-нибудь
все разъяснится ко всеобщему удовлетворению.
Со временем многое и вправду разъяснилось.
Гаро жил довольно скромно, питаясь в основном хлебом и
молоком (!), исправно вносил плату за аренду, женщин не водил (котов, впрочем,
тоже). Почти все свободное время он отсиживался в своей комнате, выстраивая
длинные ленты из костяшек домино: чтобы потом опрокинуть одну, а уже эта одна
опрокинет все последующие. Первое время Сардик вздрагивал от грохота костей, а
потом привык. Как привык к тому, что звонок в мастерской больше не работает. И
периодически вышибает пробки, и то и дело возникают перебои с освещением. И с
текущим холодильником – тоже. Хорошо еще, что у меня нет телевизора, думал
Сардик, иначе телевизор обязательно бы взорвался.
Альтернативой упражнениям с доминошными костями служил сон.
Гаро спал много дольше, чем положено молодому человеку двадцати пяти лет. И
даже тридцатипятилетнему мужчине, если исходить из поляроида. Однажды вечером
Гаро заснул прямо на кухне, перед стаканом молока. И Сардиком, который
рассказывал ему о новой картине, к которой приступил три недели назад. Картина
называлась довольно пафосно – «Воркующий рыцарь» и призвана была явить миру
нового Сардика. Сардора Муминова – философа-дуалиста, яростного новатора (не
чурающегося, впрочем, всех культурных достижений, выработанных человечеством);
святого, борющегося с искушением страсти; нежного любовника, чья жизнь
подчинена служению Прекрасной Даме. Таким хотел видеть себя Сардик. Таким он,
по большому счету, и был.
Вот только ни одна из женщин до сих пор не заметила этого.
Не захотела принять его дар.
А еще негодяй Гаро – взял и откинулся, обормот!..
Сардику немедленно захотелось растрясти уборщика, вернуть
спящего к действительности, но он не сделал этого. Все дело было в лице
уснувшего Гаро: раз зацепившись за него, Сардик так и не смог больше отвести
глаз, все глубже и глубже погружаясь в тайную жизнь этого лица.
Совсем другой Гаро предстал перед Сардиком.
Не простейшее, не примитив, не пастух, коротающий время с
овцами, не уборщик в офисе и даже не исполнитель мелодий на трехструнном
сямисэне.
Совсем нет.
Такое лицо могло принадлежать только философу. И не
доморощенному, как Сардик, а самому настоящему, и совсем не важно было –
дуалист он или, напротив, монист. Или еще кто-то. Важно было, что люди с
подобными лицами создают целые направления. Целые школы, которые меняют
представление человека об окружающем мире.
Но не прошло и минуты, как лицо Гаро снова изменилось, и он
стал похож на поэта, а потом (благодаря отвердевшим скулам, и выпятившемуся
подбородку, и неожиданно возникшей складке между бровями) – на полководца. А
потом Гаро стал китайцем, а потом – метисом, а потом у него вдруг стала
пробиваться борода: она росла и росла и, сложившись в затейливый ассирийский
узор, вдруг исчезла. А потом на лице Гаро возник шрам, какие получают в уличных
драках, но вскоре исчез и он – и Гаро опять стал интеллектуалом. В голове
Сардика зашумело, она наполнилась самыми разнообразными (в основном –
незнакомыми) звуками. Это были обрывки музыки, и обрывки каких-то разговоров на
непонятных языках, и треньканье каких-то музыкальных инструментов, трамвайных
звонков и автомобильных клаксонов; шорох листвы, плеск волн, пение птиц,
невнятное бормотание улицы, а потом (заслушавшись, Сардик так и не узнал,
сколько же времени прошло) Гаро открыл глаза. И снова стал Гаро-простейшим и –
как ни в чем не бывало – сказал:
– Эта твоя картина – не просто картина.
– Что? – Сардик никак не мог прийти в себя после
нахлынувших на него видений, но спросить о них Гаро не решился. – О чем ты
говоришь?
– О картине. Хорошо, что ты ее рисуешь.
– Что, получу за нее сумасшедшие деньги? – после
долгой паузы произнес Сардик.
– Почему деньги? Необязательно деньги. Деньги – тьфу!
Сегодня нет, а завтра будут. Сегодня есть, а завтра испарились…
– Так я продам картину?
– Если будешь думать о том, чтобы продать, –
никогда не продашь.
– Странный ты все-таки человек, Гаро.
Гаро отпил молоко из стакана и, прищурившись, посмотрел на
Сардика:
– Зачем странный? Самый обыкновенный.
– Живешь здесь больше месяца, а толком о себе не
рассказал. И никто к тебе не ходит…
– Кому же ходить? Я здесь никого не знаю.
– А сколько ты уже в Питере?
Гаро поднял глаза к потолку, а потом по очереди загнул
большой, указательный и средний пальцы:
– Раз, два, три… Три полных года. И уже прошла половина
четвертого.
– Вот видишь, три года. А друзей не нажил. У тебя хоть
девушка есть?
– Девушка? – Гаро мечтательно улыбнулся и сразу
стал похожим на себя самого – с поляроидного снимка с котом. – У меня была
девушка. Очень красивая, очень добрая. Из города Китакюсю, префектура Фукуока.
Я о ней каждый день думаю. Скучаю.
– Что же ты уехал из Китакюсю? Раз так ее любил…
Воспоминание о девушке (как и любое воспоминание о любой
девушке) неожиданно развязало Гаро язык. Он отодвинул молоко, ухватился за край
стола и прошептал едва слышно:
– Разве я говорил, что уехал оттуда? Я никуда не
уезжал…
– А как же… Как же ты оказался здесь? – Сардик
недоверчиво пожал плечами.
Как обычно. Как всегда оказываюсь. Вечером заснул в одном
городе. А проснулся в другом. Понимаешь?
Не будь ассирийской бороды и шрама на лице спящего, не будь
звуковых эффектов в Сардиковой голове – он рассмеялся бы. Он ржал бы, не
переставая, час или два. Но все это было! – и Сардик поверил. Более того,
сказанное Гаро неожиданным образом многое прояснило: и отсутствие документов, и
отсутствие вещей. И – главное – отсутствие путей (воздушных и наземных) ко всем
городам, в которых жил Гаро, и их особую замкнутость, и их стерильность.
Бедолага Гаро – он сидел в них, как в клетке, дожидаясь очередного сна!
Единственным светлым пятном был, безусловно, Китакюсю – с прекрасной и очень
доброй японкой в эпицентре. Но и оттуда неумолимая судьба (неумолимый сон)
выдернули Гаро, как тут не расстроиться!..
