Вот что сделает Сардик: откажет Гаро от угла. Прямо сегодня.
Только не было бы поздно…
Сардик так терзался, что не заметил, как Ёлка остановила
машину. Но не в окрестностях Карповки, а чуть ближе к Каменноостровскому, на
улице Рентгена.
– Все, – сказала Ёлка, заглушив мотор. –
Приехали.
– Вообще-то не совсем… Кварталов пять недотянули.
– Да нет, приехали. Дальше пойдем пешком.
– С машиной непорядок?
– Что-то вроде того. – Ответ выглядел слишком
расплывчато, но Сардик не придал этому значения. – Не люблю ошибаться, но
в ней, кажется, ошиблась…
– Оставишь ее прямо здесь?
– Конечно.
– А… ничего с ней не случится? Вдруг угонят?
– Все, что могло с ней случиться, – уже случилось.
Да не заморачивайся ты!.. Давай, вылезай живее…
– А ты? – Сардик подозрительно посмотрел на
ангела, который даже не думал двигаться с места.
– И я… Ты выходи, а я тебя догоню.
Он ни разу не обернулся, но шел медленнее обычного, вернее –
еле ноги волочил. Он слишком хорошо помнил, как опасно отдаляться от ангела на
расстояние большее, чем ®, хватанешь пару раз воздух ртом, как рыба,
выброшенная на берег, – и привет. Но пока с дыхательной системой все было
в порядке, и в самом деле – зачем было напрягаться и везти его на Петроградку,
тратя бензин и время? Наверняка медля того, чтобы бросить, не попрощавшись.
Ёлка, как и обещала, догнала Сардика минуты через две и
пошла рядом.
Пять кварталов – не такое уж маленькое расстояние, как может
кому-то показаться. За пять кварталов Сардик успел рассказать Ёлке, что когда-то
занимался фотографией и снимал моделей для модных московских журналов.
Московские журналы менее опасны, чем питерские, справедливо рассудил Сардик,
московских журналов – пруд пруди, за всем этим поганым столичным гламуром не
уследишь, сколько ни старайся. Так что не будет ничего удивительного, если Ёлка
не признает в нем великого фотографа с высокооплачиваемым долларовым
копирайтом. Все это было там, в Москве, которая не имеет к Питеру никакого
отношения. А потом ему остобрыдла фотография, вещал Сардик, и он пробовал себя
как джазовый саксофонист. А потом надоело и это, и он вернулся к тому, от чего
уходил, – к живописи.
– И как живопись? – поинтересовалась Ёлка. –
Кормит?
– Я не кормлюсь от живописи. Нельзя рассматривать
искусство как способ зарабатывания денег.
– А как его можно рассматривать?
– Как удовольствие. Как возможность прояснить отношения
с миром. Как один из вариантов быть честным с собой. Как способ попасть в
вечность… -
в этом месте Сардик подумал, что может показаться Ёлке
скучным и пафосным неудачником, непризнанным гением, от которого всех с души
воротит; ему не хватает легкости и иронического отношения к жизни, что так
ценится всеми, независимо от пола и возраста. Как эти качества проявлялись в
Шурике? А в Женьке? А в тенор-саксофоне Мчедлидзе и Иване Бабкине? И еще в
десятке людей, которые – по определению – были много интереснее, чем Сардик.
Теперь и не вспомнить, нужно было внимательнее следить за
всем этим сбродом, старичок!..
– Да нет, я продаю кое-что. На жизнь хватает. Вот недавно
продал галеристу из Тюбингена одну свою картину… Тюбинген – это в Германии…
– Я знаю, – машинально заметила Елка.
– Картина называлась «В двух шагах от дождя». А еще
раньше он купил у меня «Следующие в ночи светящимися дорогами улиток»…
Каким образом у него из глотки вырвалось это название?
Сардик и сам не заметил, а между тем это оказалось самой бессмысленной и самой
наглой ложью за сегодняшний день! Так всегда и бывает, старичок: маленькое
вранье тащит за собой вранье побольше, даром что «Улитки» написаны еще до
начала Второй мировой. И вовсе не Сардиком (что само собой разумеется), а
испанским художником Хуаном Миро. Не то чтобы Сардик пребывал в диком восторге
от Миро, но названия, которыми испанец одаривал свои картины… Сардик бы продал
душу дьяволу – только бы в его голове возникло хотя бы одно из них. Хотя бы
отдаленная копия одного из них!.. И вот теперь он выдал чужую картину за свою –
да еще в разговоре с кем! С девушкой, которая знает, как звали мать Борхеса и
как звали малоизвестную писательницу, и чуть более известную поэтессу, и что
теперь делать с проклятыми улитками? Раздавить их к черту! – так, чтобы
хрустнула скорлупа; забросать грязью и землей, всеми способами отвлечь внимание
ангела от светящихся дорог.
И Сардик принялся отвлекать – россказнями про друзей Шурика
(представших друзьями самого Сардика), он даже вызвал к жизни дух
философа-структуралиста и наплел с три короба еще про какую-то дребедень.
А потом они наконец-то добрались до мастерской, что было
несомненным спасением. И только сейчас Сардик вспомнил, что не затарился какао
и не сообщил ангелу, что живет не один. Да и ладно, он выкрутится, придумает
что-нибудь (желательно – в стиле Шурика). Главное, чтобы Ёлка увидела его
картины!..
Ангел не потратил на просмотр и пятнадцати минут. И десяти.
Он и минуты не потратил. Он просто вошел в забитую холстами комнату, по
обыкновению сунул в рот кончик косички, и Сардик понял:
никакой он не философ,
никакой он не алхимик,
не авиатор, не погонщик воздушных змеев, не повелитель воды.
Присутствие ангела удивительным образом осветило картины,
выявило их недостатки, и их чрезмерную наивность, и их самоуверенность, и их
претенциозность. Но Сардик не был раздавлен, как могло бы показаться, он не
впал в неистовство и не впал в отчаяние. Совсем напротив, он вдруг почувствовал
перспективу! Теперь он точно знал, что нужно делать, чтобы картины заиграли,
чтобы в них появились глубина, смысл и страсть. Большую часть холстов придется
выкинуть (да и не жалко!), зато из оставшихся получатся самые настоящие шедевры,
а сколько еще он может написать!.. Его сердце до сих пор спало, и душа спала,
но появился ангел – Ангел Благовещения, с косичкой вместо оливковой ветви… и
все изменилось.
С сегодняшнего дня он будет работать совсем по-другому и
произведет на свет нечто действительно заслуживающее внимания. Только бы ангел
не исчез! Потому что Сардик вовсе не уверен, что мгновенное знание сути вещей,
полученное от ангела, не уйдет вместе с ним. А это будет даже пострашнее, чем
просто умереть от удушья.
– Все это полное дерьмо, – сказал Сардик,
немигающими глазами глядя перед собой. – Все то, что я написал…
– По-моему, ты необъективен. – Особого протеста в
голосе Ёлки не послышалось. – Есть хорошие вещи. А есть просто
замечательные. Вот эта, например.
– Какая?
– С птицей, девушкой и рыцарскими доспехами.
– «Воркующий рыцарь»?
