По вечерам здание цирка выглядело наряднее, чем в дневное время: вечером фамилии акробатов, укротителей и клоунов были написаны разноцветными огнями. А сейчас, днем, кое-какие фамилии даже трудно было разобрать: утром на буквах налипли снежинки, а потом потеплело – и буквы вытянулись, потекли вниз. Но я все же сумел прочитать, что в представлении участвует знаменитый клоун-богатырь.
Остальные фамилии я прочитать не успел, потому что на меня наскочила какая-то дама, державшая за руку маленькую девочку:
– У тебя нет лишнего билета?
– У меня нету… – ответил я.
Маленькая девочка, которая совсем уже приготовилась попасть в цирк (я видел это по ее празднично заплетенным косичкам), скривила губы, еле-еле удерживаясь от плача. И меня тоже стала тревожить мысль: «Как же пройти мимо контролеров туда, где скоро загремит музыка, и забегают по арене светящиеся круги, и будет показывать свои номера знаменитый клоун-богатырь? Тут ведь не Докмераб, не столищ Страны Вечных Каникул. И дядя Гоша не встречает меня у входа…»
Так думал я, потихоньку, боязливо приближаясь к тому месту, где широкий поток зрителей словно бы входил в искусственный шлюз – в узкий проход, по обеим сторонам которого стояли контролерши в форменных костюмах с серебряными полосками на рукавах. Неужели Дед-Мороз забыл обо мне?..
Когда до опасного шлюза оставалось всего несколько шагов, я услышал осторожный шепот:
– Вниз, направо, вторая дверь… Не оглядывайся! Мы с тобой не знакомы!
Выбравшись из общего потока, я все-таки обернулся и увидел того человека, который шепнул мне на ухо: «вниз, направо, вторая дверь…» Он тоже был в форменном костюме с серебряной полоской на рукаве и, стало быть, тоже работал в цирке. Но ведь он, значит, мог бы просто так, без билета пропустить меня в зал! И почему я не должен смотреть в его сторону? Почему должен подчеркивать, что мы не знакомы?
«Вниз, направо, вторая дверь!» – повторил я про себя. Вниз?.. Может быть, Дед-Мороз хочет, чтобы я проник в здание цирка подземным ходом? Но на той самой второй двери справа не было напитано «Подземный ход», а было написано «Служебный вход».
Я вошел… И ко мне сразу кинулось трое или четверо людей в форменных костюмах с серебряными полосками.
– Никто не видел, как ты сюда зашел? Никто не слышал, как тебя сюда послали?
– Никто, – ответил я. – А что такого особенного, если б кто-нибудь и услышал?
– Это невозможно! – раздался громовой голос. – Тогда бы все погибло.
– Что погибло? – тихо спросил я, отступая назад перед огромным человеком в ярком и нелепом клоунском костюме. – Что бы тогда погибло?
– Тогда бы весь мой номер сегодня в зале помер!
Эти стихи почему-то очень напомнили мне стихи дяди Гоши.
– Нет, никто ничего не видел, – тихо сообщил я.
– Тогда все будет гладко: ведь ты – моя «подсадка»!
Дядя Гоша декламировал только во время представлений, а этот знаменитый клоун-богатырь (конечно же, это был он!) все время разговаривал в рифму. «Наверно, не все люди, которые пишут и даже говорят стихами, называются поэтами», – неожиданно подумал я.
У клоуна-богатыря было свирепое лицо: насупленные брови, огненно-красные щеки, которые напоминали две раскрашенные тыквы, глаза состояли из одних только круглых черных зрачков, а белков совсем не было. Но это была маска. А под ней, мне казалось, должно было скрываться лицо, очень похожее на лицо массовика дяди Гоши – вечно ликующее, неизвестно чему улыбающееся. И лысина, наверно, была такая же блестящая, словно отполированная, хотя над маской торчала мохнатая и густая щетка чьих-то чужих волос.
Да, будет все в порядке:
Ведь в зале – три «подсадки»!
Заметив, что я ничего не могу понять, клоун подтвердил:
Да, все должно быть гладко:
Ведь ты – моя «подсадка»!
– Кто, Я?
– «Подсадка»! Одна, как говорится, из трех. Значит, он иногда все-таки переходил на прозу.
– И куда я должен подсаживаться?
Не в поезд, конечно, ведь здесь не вокзал!
А просто как зритель в наш зрительный зал!
Ты тихо подсядешь у всех на виду На пятое место в десятом ряду!
Я молчал.
– Опять не понимаешь? Это, вероятно, из-за стихов, – прогремел над самым моим ухом клоун-богатырь. – Давай поговорим, как нормальные люди.
– Очень хорошо! – обрадовался я.
– Главное – секретность, или, как говорится, конспирация. Никто не должен знать, что ты – моя «подсадка». Соображаешь?
Я по-прежнему соображал довольно туго.
– Слушай дальше! Ты тихонечко, чтобы никто, как говорится, ничего не заметил, выйдешь отсюда в фойе. Походишь туда-сюда, как самый обыкновенный зритель. Даже можешь купить мороженое: обыкновенные зрители всегда едят мороженое. А потом, когда прозвенит третий звонок, войдешь вместе со всеми, в общей, как говорится, массе, в зал и сядешь на пятое место в десятом ряду. Сиди и жди, когда я начну выступать. Мой, как говорится, коронный номер: поднятие тяжестей. Чтобы доказать, что мои тяжести очень тяжелые, я вызову трех самых, как говорится, обыкновенных зрителей из зала на арену. Первым будешь ты!
Только не вздумай поднять мои тяжести…
– Я не смогу, – тихо сказал я.
Клоун-богатырь перешел на шепот. Но и от его шепота подрагивал графин на столе:
– Ты вполне сможешь поднять мои тяжести, потому что они очень легкие. Но ты должен делать вид, что их невозможно не только поднять, но даже, как говорится, сдвинуть с места. Соображаешь?
– Как говорится, ага… – ответил я, невольно подражая богатырю, который поднимал легкие тяжести. – Только одно мне не совсем понятно.
– Что именно?
– На какие деньги я куплю мороженое?
Клоун загремел своим богатырским хохотом. Он хохотал очень долго. Но лицо его при этом ничуть не менялось: оно по-прежнему было свирепым, потому что это было не лицо, а маска.
– Кто, как говорится, получает на орехи, а кто – на мороженое!
Клоун протянул мне деньги. «Какой добрый, благородный богатырь! – подумал я. – Совсем как в легендах или былинах!..» Значит, именно с его богатырской помощью.
Дед-Мороз решил бесплатно провести меня в цирк, да еще и угостить мороженым! Мороженое я любил не меньше, чем пастилу, шоколад и пряники.
Ни на одном стуле, ни в одном зрительном зале мне не было так приятно сидеть, как на пятом месте в десятом ряду.
Ведь я был не просто зрителем – я был участником представления, но тайным участником, и никто вокруг об этом не знал.
Сперва на арену вышита четыре медведя. Тяжелые и с виду неповоротливые, они ловко вскакивали на ходу в мотоциклетные коляски, объезжали арену на самокатах и даже разгуливали на передних лапах, задрав задние вверх. Я не хлопал, не визжал от восторга, как мои соседи, сидевшие в десятом ряду, – я все время пристально вглядывался в медведей и думал: а может быть, это не настоящие звери? Если тяжести могут быть легкими, то и медведи могут быть не медведями. Может, какие-нибудь артисты залезли в бурые шкуры и нацепили медвежьи маски?
