– Как это – не он! – возмутилась Веселка. – А кто же тогда! Ведь он – сын Перуна! Не зря Перун Прямичеву своего сына дал, не зря он у нас вырос! Боги заранее знают, что на земле случится! Перун нарочно для того нам своего сына дал, чтобы он нас защитил! Знать бы только, в чем дело! Щеката говорит: в Прави корень, а у нас только стебелек пророс. Матушка! – Она с мольбой глянула на Смеяну. – Матушка, может, ты знаешь, в чем дело? Ведь ты – дочь Лесного Князя, внучка Велеса! Кому же знать, как не тебе!
– Не знаю я ничего! – с тоской ответила княгиня. – Он сам… Сам Громобой должен знать.
– Он придет сегодня! – подал голос Баян. – Князь ему прийти велел.
– Придет? – Княгиня встрепенулась. – Нет, нет!
Она замотала головой и шевельнулась в постели, будто хотела отодвинуться подальше.
– Нет, нет! Не пускайте его! – жалобно, с каким-то детским страхом забормотала она.
Баян и Веселка в едином порыве встали со своих мест и шагнули к ней; лицо княгини застыло и стало почти бессмысленным, в глазах заблестели слезы.
– Не пускайте его… не пускайте… Я боюсь, боюсь его… Меня молнией убьет…
Княгиня всхлипнула и спрятала лицо в подушке. Баян застыл с открытым ртом, удивленный и напуганный этим странным приступом. При всей его любви к невестке он не решался к ней подойти, поскольку, как мужчина, к ее положению относился с суеверной боязнью.
Веселка оттеснила его и присела на край лежанки. Поглаживая Смеяну по голове, по вздрагивающей от рыданий спине, она бормотала, как ребенку:
– Тихо, тихо, маленькая, не бойся! Никто тебя не тронет, я с тобой, тут все тихо, хорошо… Пошел котик на торжок, купил котик пирожок… Уж как свиночка сива на дубу гнездо свила, поросяток вывела… Поросятки пестреньки, хвостики все востреньки…
Постепенно дрожь прекратилась, княгиня повернулась лицом к Веселке, и та взяла ее за руку.
– Что? Как? – беспокойно расспрашивал Баян. – Может, бабок позвать? Тут в сенях, я мигом…
Но Смеяна покачала головой.
– Не хочу я никаких бабок, – с тоской ответила она. – Никого я не хочу… У меня вот здесь… – Она положила руку на грудь и сжала кулак, будто хотела удержать что-то. – Царапается… Рвется, на волю рвется…
– Кто? – шепнула Веселка, думая, не о младенце ли Смеяна говорит.
– Душа моя лесная! Рысь моя! Боюсь я ее! А то родится… Я его во сне вижу – маленький котеночек пятнистый, головка вот такая, глазки зажмурены, ушки прижаты, а зубы… Зубы острые…
– Не родятся с зубами… – возразил Баян, но на его смуглом лице был ужас, говоривший, что он этого рысенка видит не хуже самой княгини.
– Не может этого быть! – как заклинание, сказала Веселка, но сама не очень-то верила. – Не бывает так. Все уладится… И корова наша вернется… И… Как весна придет, так вернется…
И сама испугалась при этих словах: а вдруг без коровы не будет весны?
– Слушай! – Княгиня вскинула голову от подушки и крепче сжала ее руку. – Ты лучше меня все знаешь. Не зря на тебя Зимний Зверь кидался и Вела тебе показалась. Не другому кому, а тебе! Ты все правильно про Громобоя думаешь. Пусть он… Если говорят, что он сын Перуна, значит, он… Мы – лесные звери, мы ничего не можем. А он – сын небесного бога, у него дорога в Правь есть. Он и не знает, а она есть. Пусть думает, пусть ищет. Пусть ищет! – с мольбой повторила княгиня, тревожно глядя в глаза Веселке. – А не то рысеночек родится. Я не хочу рысенка. Я человечка хочу. Пусть я – зверь лесной, но только пусть он человеком будет. Иди, скажи ему! – Смеяна порывисто оттолкнула руку Веселки. – Иди и скажи! Пусть он ищет… Он может, ему сила дана… Я боюсь его… Велес во мне боится, зверь лесной боится грома небесного… Только пусть он сделает что-нибудь, я не за себя прошу, за него, за моего… Иди, иди!
Княгиня говорила с лихорадочным беспокойством, ее глаза блестели каким-то нехорошим желтым блеском. Веселка поднялась, чтобы не раздражать ее, а в глубине души шевельнулся страх. В княгине Смеяне жил лесной зверь, и теперь, когда зимние чудовища получили волю, он тоже рвался на свободу. И Смеяна ничего не могла с ним поделать.
Баян взял Веселку за руку и потянул к двери.
– Пусть полежит, – шепнул он уже на пороге. – А я тут…
В просторных верхних сенях сидели девушки и несколько отроков из младшей дружины, болтая шепотом; при виде выходящих Баяна и Веселки они умолкли и настороженно посмотрели на них. Баян сделал свирепый знак бровями и даже оскалил зубы, словно грозил загрызть болтунов. А кое-кто с ужасом глянул за дверь горницы: в их представлении зверь был там.
– А что князь хочет сделать? – вполголоса спрашивала Веселка по пути в нижние сени. – Зачем он Громобоя звал?
– А мы почем знаем? – Баян пожал плечами. – Он на меня до сих пор сердит за то катанье, как будто я виноват, что Зимнему Зверю приглянулся. А может, и правда: не я, а ты ему приглянулась. А я только так, рядом случился…
Дойдя до нижней ступеньки, Баян остановился и обернулся, не снимая руки с перил. Веселка отстранилась, потому что он загородил ей дорогу, и улыбнулась: даже сейчас он оставался верен себе.
– Где князь-то? – спросила Веселка, стараясь его обойти.
Баян кивнул на двери гридницы.
Как наш князюшка по гриднице похаживает,
Он сапог-то об сапог да поколачивает,
Он руками-то могучими размахивает,
Сам такие речи поговаривает:
«Уж как вы моя дружинушка хоробрая,
Уж вы мои бояре-то честные…» —
запел он по пути через нижние сени к крыльцу.
Веселка заглядывала ему в лицо, стараясь угадать, почему он поет: прячет тревогу или с него все как с гуся вода? Все, что происходило вокруг, скользило по поверхности его души, не проникая вглубь. Он просто знать не хотел никаких бед, даже после того как встретился с ними лицом к лицу. Жизнерадостность и легкомыслие составляли его счастье: он твердо верил, что как-нибудь все образуется, и потому ни о чем не тревожился всерьез. Совсем недавно Веселка была такой же, и на миг она позавидовала Баяну. Сама она больше не могла жить с закрытыми глазами, и все эти заботы были так тяжелы, что она уже изнемогала под их грузом.
Глава 4
В Кузнечном конце с утра застучали молотки, и праздничный запах пирогов сменился едковатым дымом, медленно ползущим из окошек кузниц.
– Ну, жизнь пошла! – приговаривала вдова Пепелюха, семеня с коромыслом к проруби. – Зима на мороз, а солнце на лето! Посветлеет скоро, все веселей!
Тетка Ракита поначалу была довольна: ее мужчины ушли в кузницу самыми первыми и подали знак к началу работы всем остальным. Хлопоча по хозяйству, она прислушивалась к железному перестуку в кузнице, и привычные звуки радовали, успокаивали, настраивали на обычный порядок. Но к обеду она забеспокоилась. Подавая на стол, Ракита вопросительно поглядывала то на мужа, то на старшего сына. Оба выглядели обыкновенно: в меру усталые, в меру довольные. И все. А вчерашнее как будто примерещилось глупой старухе!
