– Другая? – Светловой опешил. Он помнил, что об этом говорила Дарована, но ему не приходило в голову, что сама Леля знает об этом. – Какая другая?
– Другая Весна, – ответила Леля. Она стояла, опустив руки и слегка покачиваясь, как березка на ветру. – Другая… Та, что дух весенний в себя приняла… Что через зиму пошла, Велеса повстречала и в Ледяные горы с ним ушла. А как выйдет она оттуда, так ее будет власть, а мне конец придет…
– Конец! – Светловой в ужасе схватил ее ледяные руки. – Что ты говоришь, солнце мое!
– Правду истинную говорю. – Леля перестала дрожать и подняла на него глаза. Они были спокойны и пусты, как голубые кусочки льда. – Ты должен знать, ясный мой сокол. Идет за мной Старуха… Видишь, какая я стала. – Она слегка склонила голову вбок. – Только на этой горе – все владение мое. Раньше жила я на земле недолго, зато была широка, словно сама земля. Теперь живу я в роще вечно, зато мала роща, и я с ней мала… Скоро совсем пропаду. Не живу я уже, голубь мой белый. Не живу… Морок один… А как гром грянет, молния пламя пустит – рассеется морок. Исчезну я…
– Нет, нет! – твердил Светловой, сжимая ее руки. – Не надо! Не говори так! Ведь можно же что-то сделать!
– Вот и сделают! – Леля улыбнулась, глядя на него ласково и отстраненно. – Другие сделают… Перун сделает, Велес, Макошь… Другую Лелю сделают. А меня уже нет.
– Как же – нет! Вот она ты, и я люблю тебя! – Светловой тормошил ее, точно хотел разбудить от тяжелого сна, в котором она говорит такие страшные вещи. Его мучало раскаяние: ведь это он своей жадностью погубил ее, эту красоту, запер в роще и тем обрек на гибель! Это, последнее, он осознал только сейчас, и никогда еще собственный поступок не казался ему таким чудовищным. – Я люблю тебя! Не покидай меня! Жизнь мою возьми, только не умирай!
– Знаю, что ты меня любишь! – Леля погладила его по лицу, но ее тонкие пальцы были холодны. – Я тебя не покину. Я тебя с собой возьму. Хочешь?
Светловой кивнул и прижал ее к себе. Он не спрашивал, что ждет божество после того, как оно перестанет быть собой, куда оно уходит, когда даже в Надвечном мире ему не остается места. Он не думал и не хотел знать, что будет с ним самим. Для него было важно одно: что Леля, его единственная возлюбленная, не покинет его. Пусть где-то в Ледяных горах спит другая Весна – ему не нужна была другая. Ему нужна была только эта, умирающая, в которую он вложил так много от своей души, что без нее уже не мог существовать.
Глава 6
Князь Велемог до вечера так и не приехал: должно быть, заночевал где-нибудь на погостье. Но до самой темноты посадский люд сидел вокруг костров на княжьем дворе и даже за воротами – все ждали, надеясь, что князь уделит голодным часть своей добычи. Теперь, когда дичь привозили, она съедалась вся, кроме шкур, рогов и копыт. Уже в темноте, поняв, что сегодня ждать больше нечего, княгиня Жизнеслава послала челядь раздать людям по кусочку жесткого хлеба с тертыми желудями, по горсточке сухого гороха или овса.
– Я так боюсь, что кто-нибудь умрет у меня перед крыльцом, – шепнула она Дароване, и Дарована кивнула: эти страхи были ей знакомы по Глиногору.
Княжич Светловой вернулся только в сумерках. Дарована столкнулась с ним в верхних сенях, когда он шел к матери; она хотела спросить, не задал ли он Леле ее вопроса, но только глянула ему в лицо и промолчала. Светловой выглядел хмурым, погасшим. Нет, от него ждать помощи нечего.
И Дарована опять вспомнила Громобоя. «Сын Перуна – где он?» Весь день они проговорили с княгиней Жизнеславой, и Дарована, обновив этим рассказом все свои воспоминания и надежды, сейчас всей душой стремилась к Громобою. Она вспоминала его лицо, и его темно-рыжие веснушки на носу и на лбу казались ей гораздо красивее, чем белизна кожи Светловоя. Как хорошо ей было, когда он был рядом с ней – и там, в Велишине, где она боялась оказаться выбранной в жертву, и там, в Глиногоре, где он отбил ее у богов… Теперь все прежние тревоги казались Дароване ненастоящими: ведь Громобой был рядом с ней, а значит, все остальное было неважно.
Но теперь он был далеко. И она помнила слова Макоши: не бывать лету прежде весны. Чтобы встретиться с ним, ей нужно сначала разбудить весну. А для этого – пройти через зиму…
Княгиня хотела поместить ее на ночь в своей спальне, но Дарована попросилась ночевать отдельно: у нее были на это свои причины, – и ей выделили в полное владение княгинину переднюю горницу. Челядинки помогли ей приготовиться ко сну, а потом она отослала их и села к столу. Перед ней на круглом серебряном блюде лежало золотое яблоко, подаренное Макошью на прощание. Дарована смотрела на него, собираясь с духом. Сердце замирало при мысли о том, что ей предстоит сделать. В ее руках, как это ни невероятно, была сейчас судьба земного мира. Она пришла сюда, в землю речевинов, к Ладиной роще, чтобы свести друг с другом сына Велеса и сына Перуна – Огнеяра и Громобоя. Но сначала их обоих надо было еще найти! Огнеяр – в Велесовом подземелье, и ей предстоит дозваться его оттуда. А где Громобой? В каких мирах, в Яви или в Прави, он сейчас бродит?
Дарована слегка тронула яблоко на блюде, и яблоко, с готовностью отозвавшись на толчок, покатилось по кругу. Дарована смотрела, как оно движется вдоль узорной каймы, и в глазах у нее мелькало от его золотого блеска. Яблоко катилось все быстрее и быстрее, Дарована уже не могла за ним следить; беловато-золотистые светлые круги слились в одно сплошное сияние.
А потом вдруг стало темно. Перед ее глазами возникла широкая равнина, заваленная снегом, тускло отражавшим рассеянный свет небес. Небо и земля содрогались под равномерным стуком. Откуда исходит этот стук, пока не было видно, но Дарована ощущала его каждой жилкой, и сердце ее билось в лад с этим стуком, торопливо и размеренно. Потом где-то вдали вспыхнула маленькая огненная искорка. Она быстро росла, вот уже стало видно, что это живое существо, а потом Дарована разглядела фигуру коня. Золотисто-рыжий скакун в темноте казался сгустком пламени; он мчался по льду реки между снежными горами берегов, и от грохота его копыт содрогалась земля. Длинная черная грива и хвост при каждом движении рассыпали целые снопы жгучих искр, словно были напоены пламенем. Искры высекали и копыта коня, с силой бьющие по льду. Как огненный вихрь, как живая молния, конь мчался стремительно и неудержимо. И все это было так близко и ясно Дароване, что она поняла: он мчится сюда. Он идет к ней!
Не в силах больше выдержать этого, она закрыла лицо руками. Видение исчезло, но и перед ее закрытыми глазами двигался размытый огненный очерк, сгусток бьющегося пламени, как будто она видела сам дух Громобоя. Кровь билась в ушах, как топот копыт по льду.
Некоторое время Дарована сидела, стараясь прийти в себя. В тереме было тихо: не слышалось голосов за стеной у княгини, все молчало во дворе, и только угольки в печке порой пощелкивали. Тишина, как глубокая вода, залила весь мир; мертвенность зимней ночи царила под небом, как будто здесь и не было ничего живого. Давно уже опустели скотные дворы, хлевы и конюшни: едва ли по всей говорлинской земле осталась хоть одна лошадь или овца. А люди затаились, будто надеялись, что неизбежная смерть не найдет их… Всем существом Дарована ощущала, как близка к ним эта всеобщая смерть, но в то же время перед ней брезжила надежда. Она и сейчас продолжала слышать где-то высоко над теремом этот размеренный стук копыт. Он даже не слышался, а скорее угадывался где-то там, за облаками. Он идет сюда. Его нужно только позвать…
