– Квиттам легче. Ведь это – их железо. Его породила их земля. Его обжигал огонь, разожженный квиттинской ворожбой. Тролли Квиттинга помогали его выплавке. Это железо ненавидит нас. Оно предназначено проливать нашу кровь. Чтобы подчинить его, придется переменить саму его суть. Перековать его дух. Не знаю, сумею ли я с этим справиться.
Торбранд конунг помолчал. Стуре-Одд, на словах почти отказываясь от дела, по сути предлагал ему огромные возможности. Обратить против квиттов их же собственную ненависть! Бить их собственным оружием! Открывался такой путь к мести, который делал ее вдвое, втрое полней. В этом заключался огромный соблазн. Не зря Гельд Подкидыш раздобыл оружие против квиттов на самом же Квиттинге. Это знак судьбы.
– Ты не позвал бы меня сюда и не завел бы этого разговора, если бы просто отказывался браться за дело, – произнес Торбранд конунг. – Скажи мне, что тебе нужно.
– Мне нужно твое позволение попросить помощи… у соседа. – Стуре-Одд слегка кивнул на стену кузницы, за которой на северо-востоке высилась Дымная гора. – Созданное руками троллей может быть разрушено только руками троллей. Перековать железо могу и я, но перековать дух его может только он. Мой одноглазый сосед. Но тогда нашим людям придется биться оружием троллей.
И опять Торбранд конунг ответил не сразу. Оружие троллей! В этом звучало что-то привлекательное и пугающее. Это была опасная дорога, но она вела прямо к цели. Это то самое, что поможет одолеть Медный Лес. Может быть, единственное, что может его одолеть. И это тот случай, когда требуется проявить не осторожность, а решительность. Пусть будет оружие троллей!
– Что для этого нужно? – спросил Торбранд конунг. – Что твой тролль запросит за работу?
– Для начала мне нужна большая жареная свинья. А дальше я попробую с ним столковаться.
– А он будет помогать тебе? – с сомнением спросил Торбранд. Смущало его только то, что он не вполне верил в этот замысел. – Ведь говорят, что нечисть всегда противится добрым людям. Есть люди, и есть тролли…
– Это говорит Эгиль Угрюмый. – Стуре-Одд махнул рукой. – Знаем мы его. Для Эгиля все делятся на людей и троллей, а делит он как-то по-своему. Не по роду, а по нраву. Он и у нас тут, в Аскефьорде, нашел за зиму десяток троллей. Из тех, что даже ты приглашаешь за свой стол. А на самом деле… то есть мне так представляется, что есть земля и есть ее дети. Мы с тобой – дети Аскефьорда, и мой одноглазый сосед – его сын. Он наш родич, хоть и не слишком хорош собой. Он нам поможет. Как тролли Квиттинга помогали квиттам.
– Я пришлю тебе свинью, – пообещал Торбранд конунг.
Свинью доставили в тот же день. Стуре-Одд сам заколол ее, зажарил и в сумерках отвез к Дымной горе. В ее окрестностях не строили жилья и не прокладывали тропинок; здесь не пасли скот, не ловили рыбу, не собирали хворост или мох. Если какая-нибудь коза забредала сюда, ее не искали, и она никогда не находилась. Только любопытные дети изредка в ясные солнечные дни подбирались поближе и с замиранием сердца разглядывали бурые каменистые склоны, на которых даже в самые суровые зимы не держался снег, зато мох и клочки травы весело зеленели круглый год, подогреваемые теплом троллиного горна. Над вершиной горы день и ночь вился тонкий столбик темного дыма. В иные дни, приложившись ухом к земле, удавалось расслышать далекие толчки и глухие удары. И тогда все знали: тролль из Дымной горы что-то кует в своей подгорной кузнице.
На северо-восточной стороне, противоположной от берега фьорда, в горе имелась пещера, незаметная даже вблизи. Вместо двери служили громадные камни, наваленные изнутри. Именно здесь начиналась плотно утоптанная тропинка, которая опоясывала всю гору и здесь же, возле пещеры, кончалась. Нелегко было выбить тропинку в твердом камне, но тролль много-много веков выходил по ночам из своего жилища и топал вокруг своими каменными ногами.
Раздвигая кусты, Стуре-Одд вел за собой лошадь, запряженную в волокушу. На волокуше лежала разрубленная на большие куски и зажаренная свиная туша. Выбравшись наконец к пещере, кузнец сложил мясо прямо на камни, выбрал среди них подходящий и несколько раз ударил по склону горы возле пещеры.
Он знал место, в которое следовало стучать. Особенный звук, гулкий и мягкий, стремительно покатился вглубь горы. Стуре-Одд прислушивался, пока звук не укатился совсем глубоко и не затих, потом положил стучальный камень обратно на землю и пошел прочь, уводя лошадь. Свиная туша осталась дожидаться, когда за ней придут.
Весь следующий день Аскефьорд говорил только об одном: что мечи из «дикого железа» будет ковать тролль сам из Дымной горы. Близнецов осаждали вопросами, так что Сёльви и Слагви сбежали из Аскегорда домой, но и тут с самого утра их ожидало нашествие любопытных соседей.
После полудня явилась даже Эренгерда дочь Кольбейна. За прошедшие два дня она впервые решилась выбраться из усадьбы. Услышав о возвращении Гельда, Эренгерда вдруг почувствовала себя такой обессиленной, что села на первый попавшийся бочонок. Все эти три месяца, три темных, пустых, бесконечно-однообразных зимних месяца она ждала его, пытаясь убедить себя, что вовсе не ждет. Кто он такой, чтобы она его ждала? Боги ясно указали, что им не по пути. Пролитая кровь – не лучшее предзнаменование для любви. Она избежала бесчестья только чудом… Она обязана своим спасением Гельду… Но и опасностью она обязана ему же… За три месяца Эренгерда так и не разобралась, кто из них двоих виноват в том злосчастном происшествии, но она была не из тех, кто любит брать вину на себя. Гельд пытался прыгнуть выше головы, получить то, что ему не положено, – значит, он и виноват. Все это Эренгерда часто повторяла себе и думала, что совсем успокоилась. Пусть он возвращается когда хочет – она на него и не взглянет. Или пусть не возвращается вовсе… Но когда на дороге от берега закричали, что по фьорду идет «Рогатая Свинья», у Эренгерды внезапно закружилась голова и сердце забилось часто-часто. Он опять здесь!
Конечно, им лучше не видеться. Незачем. Не надо испытывать терпение богов. Но вопреки всем решениям и зарокам Эренгерде хотелось увидеть Гельда. Просто увидеть… После такого путешествия он, должно быть, изменился… Гордится… Или нет? А так или иначе им увидеться придется – не может же она отсиживаться дома! Это как раз вызовет подозрения, поэтому ей придется пойти на пир, который конунг наверняка устроит, и сидеть там как ни в чем не бывало. Да, но на этом пиру все будут глазеть на Гельда и заметят, что он смотрит на нее! Эренгерда чувствовала себя чересчур взволнованной и не слишком верила, что сумеет сохранить приличную невозмутимость.
Любопытство боролось в душе Эренгерды с благоразумием и уступало. Ее нрав имел счастливую особенность: какие бы сильные желания ее ни мучили, в ней всегда сохранялась способность поступить не как хочется, а как надо, точно невидимая, но твердая рука дисы-охранительницы держала и направляла ее. И Эренгерда осталась дома с матерью, когда все побежали встречать корабль. Потом она с жадностью ловила каждое слово Кольбейна и Асвальда, но задавать вопросов не смела. А принесенные вести были так хороши, что сердце в ней пело от радости, будто Гельд привез какой-то невидимый подарок ей самой. Значит, ему удалось. Он совершил настоящий подвиг, о котором еще долго будут рассказывать. И сам Торбранд конунг сказал, что человек, способный на такие дела, не может быть низкого происхождения… Значит, осенью она потеряла голову не из-за пустого болтуна… Но что же ей теперь делать?
