Гельд принял рукоять меча правой рукой, а левую поднес к клинку. Хищное лезвие почти само двинулось навстречу, на коже мгновенно появилась алая полоска, маленький красный ручеек побежал по темной стали. Срываясь с острия, капли крови падали на пол, и Гельд подумал, что на этом месте, возле почетного сиденья конунга фьяллей, земляной пол на локоть должен был пропитться кровью. Веками поколения воинов получают здесь мечи, освящают их и клянутся в верности. Он поднял глаза: Торбранд конунг, невозмутимый и уверенный, сверху вниз проницательно глядящий на него, показался ему точь-в-точь похожим на Одина. Не хватает только двух воронов на плечах и двух волков у ног.
И себя самого Гельд ощутил другим. В него вошел какой-то новый дух и недоверчиво устраивался внутри. Теперь он меньше прежнего принадлежит себе. Теперь он – рука, одна из многих рук божества, голова которого – Торбранд конунг. Гельду было непривычно и тревожно, но он прятал растерянность. Он привыкнет. Человек ко всему привыкает. Да и не так уж сильно все изменится. Зато Эренгерда… Гельду отчаянно хотелось оглянуться и найти ее глазами. Но она просила не делать этого, и Гельд подавил желание немедленно, сейчас разделить с ней чувства своей обновленной души.
Фьялли вокруг кричали, прославляли Одина и своего конунга, колотили мечами по щитам на стенах и чашами по столу. Кольбейн ярл на радостях так расстарался, что сломал рог, из которого пил, и пиво потекло по столу под смех и радостные крики соседей.
Хьёрлейв подал Гельду ножны, и он убрал меч. Возясь с ремешками у пояса, Гельд испытывал тайное облегчение: острый блеск хищного клинка внушал ему неприятное тревожное чувство. С этим дракончиком еще надо свыкнуться. Именно в нем заключался тот новый Гельд, с которым старый еще не слился и которого воспринимал как гостя внутри собственной души.
– Как ты его назовешь? – крикнул из толпы хирдманов Марвин Бормотун.
– Когтистый, – ответил Гельд. Когти на рукояти так и сверкали у него перед глазами. – Кто его так украсил?
– А вон – Инги. – Марвин кивнул на кузнеца конунговой усадьбы.
Гельд повернулся к кузнецу, чтобы поблагодарить, и вдруг встретил чей-то сияющий взгляд. Он даже не сразу рассмотрел лицо – так поразил его блеск глаз, похожих на две влажные звезды. Сильно стукнуло сердце, будто он заглянул в глаза богине. И тут же сообразил: это Борглинда. Она привстала над своим местом за женским столом – сейчас почти все стояли – и смотрела на него, прижимая обе руки к груди. В глазах ее блестели слезы, а на лице было такое странное выражение, что даже Гельд не сразу его понял: смесь пылкого восторга и мучительной тоски.
Это лицо было как удар, как вспышка; Гельду казалось, что только сейчас он впервые увидел ее после своего возвращения… Где же она была? Да нет, она все время находилась здесь, он помнил, как здоровался с ней… Она что-то сказала, он что-то ответил… забыл что… и она сразу отошла. Потом… она же мелькала тут, в гриднице, но не подходила к нему, а ему было не до нее, потому что…
Гельд повернул голову и все же нашел глазами Эренгерду. Поймав его взгляд, она тут же склонилась к своей соседке, фру Ванбьёрг из Пологого Холма, и стала что-то говорить ей. Лицо ее было оживленным, но не больше обычного, и никого не навело бы на подозрения о ее тайных чувствах. Дочь Кольбейна ярла отлично владела собой.
Торбранд конунг указал Гельду место подле своего. Понятное дело, что такой почет ему оказывается только на этот раз, но Гельд все равно ощущал себя как в чужих башмаках. Зато отсюда он отлично видел Эренгерду. Она иногда поглядывала на него, и каждый раз ему хотелось сказать: ну, теперь ты довольна? Уж теперь-то тебе не стыдно смотреть на человека, с которым конунг разговаривает почти весь вечер!
Если бы она могла слышать, о чем у них шла речь! Сначала беседа велась о предметах вполне обыденных: Торбранд конунг расспрашивал, думает ли Гельд продолжать свои торговые дела, и даже сам заметил, что не стоит пренебрегать тем, что хорошо получается.
– У меня много людей, которые лихо умеют драться или собирать дань, – говорил он. – Но способного торговца стоит ценить не многим меньше, чем умелого воина. Проходят те времена, когда мы добывали все, что нам нужно, только мечом, хотя иные и видят в этом падение древней чести, – при этом он бросил беглый взгляд на Кольбейна Косматого. – Но времена меняются, и я хочу, чтобы мои люди умели добывать нужное и мирным путем. Конечно, саги твердят, что смелый одержит победу и ненаточенным мечом, но, строго говоря, воин без меча – не больше половины воина. Каждый в этой гриднице сумеет выковать меч, но сперва ведь нужно раздобыть железа. Ты уже доказал, как дорого стоит твое умение. Ты увидишь, что я умею это ценить. Ты можешь ходить в торговые походы в любое время, кроме наших общих ратных походов. Но все же я надеюсь, что Аскефьорд отныне станет твоим домом… Где лошадка, там и уздечка, верно?
– Ты прав, конунг, – согласился Гельд. Остаться в Аскефьорде возле Эренгерды – ни о чем другом он сейчас не мечтал и даже в торговые походы его пока не тянуло.
– Я думаю, что ты хорошо приживешься у нас, – милостиво продолжал конунг. Гельд дивился про себя: так много добрых слов на его памяти Торбранд конунг еще не произносил. Но что-то его тревожило: у конунга был немного отсутствующий вид, точно он восхваляет Гельда, а думает о чем-то совсем другом. – Ты хорошо показал себя, ты отважен, учтив и дружелюбен… Ты умеешь сохранять и увеличивать богатство, а значит, удача не покинет тебя. Думаю, многие люди не откажутся с тобой породниться. У нас в Аскефьорде немало хороших невест, верно? – Конунг слегка подмигнул, покусывая соломинку. – Если ты и дальше будешь так служить мне, я сам помогу тебе сосватать любую невесту Фьялленланда.
– Это большая честь для меня, конунг, – повторил Гельд. – Но я боюсь, ту единственную, которую я хотел бы назвать своей женой, даже ты не сможешь мне сосватать.
Сказав это, Гельд поскорее захлопнул свой болтливый рот, но поздно. Не заговори конунг о невестах, он никогда не решился бы… Но что-то его толкнуло, что-то подсказало: сейчас. Сейчас получится. Нельзя хотеть всего сразу. Но дело в том, что Гельд хотел только этого и ничего другого.
Торбранд конунг крайне редко слышал, будто он чего-то не может. Удивленный и раздразненный неожиданными словами, он повернулся к Гельду и заглянул ему в глаза.
– Что ты сказал? – с подчеркнутым недоумением произнес он и даже вынул изо рта соломинку.
Гельд мысленно отметил: ему уже удалось поразить невозмутимого конунга фьяллей, а это, как видно, мало кому удается. Ему было страшно и весело: его несла невидимая волна, и он мчался вперед, будто торопился проскочить в ворота удачи, что вот-вот захлопнутся.
– Думаю, ты ошибаешься, – снисходительно сказал Торбранд конунг и опять сунул соломинку в угол рта. – Здесь, в Аскефьорде, я могу все. Если тебе кажется, что выбранная тобой невеста слишком знатна или богата для тебя… это не значит, что не стоит и пробовать. Пробовать всегда стоит. Настойчивость – самый верный залог удачи. Если… я, – конунг веско выделил это маленькое слово, – я посчитаю тебя достойным девушки, то, думается мне, мы сможем склонить к согласию ее родню. Никто здесь не посмеет противиться моей воле. Впрочем, о самой девушке говорить не буду, – Торбранд с намеком усмехнулся. – Заставить женщину полюбить не в силах ни один конунг, и ее любви тебе придется добиваться самому. Могу я узнать: на кого тебе указала светлая Фрейя? Я ведь лучше тебя могу судить о ее знатности.
