Оглядеться она не решалась. Ее силы далеко превзошли человеческие, но все же в ней остались отголоски людского страха, и она боялась ослабеть при виде безграничных серых пространств, пустых, неподвижных, замерших настолько прочно, что даже времени для них не существовало. Сколько ни пройди – все равно будешь в самой середине, пока не сделаешь назначенного и не увидишь выход. У Полей Мрака нет пределов, их нельзя пройти просто ногами – миновать их нужно душой. А для этого надо держать страх в отдалении и твердо верить, что ты не принадлежишь им, что ты можешь отсюда уйти. И все время хорошо помнить, зачем ты здесь.
Хёрдис помнила. Она опустила руку в котелок, взяла полную горсть иголок, бессильных оцарапать ее каменеющую ладонь, и с широким размахом бросила их на землю перед собой. Сверкнув холодными, серо-голубоватыми искрами, иголки упали в черную землю и исчезли. Хёрдис сделала шаг вперед, взяла еще одну горсть и тихо запела:
Дерево битвы
сеет здесь семя,
железное семя
с железных ветвей.
Когти дракона,
троллиные зубы,
лед Йотунхейма*
растит ниву Хель.
Вырастут рыбы
кровавого моря,
вырастут змеи
поживы волков.
Гнев в рукояти,
месть в перекрестье,
ужас на стали,
смерть в острие!
Храбрость и трусость
растут в Поле Мрака,
свобода и рабство
зреют во тьме.
Сила с бессильем
посеяны мною,
тьма и сиянье
наверх прорастут.
Растите, кормильцы
для лебедя битвы,
растите во мраке,
политы враждой!
Ты, Турсов* Губителю
отданный Пламень,
неволей иль волей —
будешь ты мой!
Хёрдис разбрасывала иголки, распевала заклинание, и собственный голос оглушал ее, отдаваясь многоголосым эхом со всех сторон. В густой здешней пустоте звук ходил такими тяжелыми и плотными волнами, что у Хёрдис от них шевелились волосы и края одежды. Темные силы Свартальвхейма повторяли его, помогая ее заклинанию; то, что у нее было желанием, здесь стало приказанием, предначертанием. Бесчисленные голубые искры рассыпались из рук Хёрдис, падали в черную землю Полей Мрака и исчезали. Этой ворожбе Поля Мрака помогут, помогут охотно: пролитая на земле кровь упадет на них благодатным дождем. Поля Мрака охотно вырастят железные семена: напитавшись силой вражды и жаждой мести, они выйдут отсюда в новом обличье, неся в себе те гнев и страх, волю и неволю, которые создали их и будут созданы ими. Хёрдис Колдунья, душа квиттингской войны и первая ее жертва, допевала свое заклятье почти бессознательно: темные силы владели ею, двигали ее руками, говорили ее голосом.
…неволей иль волей —
будешь ты мой…
«Мой… мой… мой…» – шептали и кричали невидимые голоса подземелья. Хёрдис стояла неподвижно, закрыв глаза и опустив пустой котелок, и это слово стучало ей в уши со всех сторон. Она сама не заметила, как вплела в заклятье свою самую главную волю. Но теперь она непреложна: заклятый силами Полей Мрака, Торбранд конунг не минует своей судьбы.
После того как «оружие троллей» было готово, к Гримкелю Черной Бороде послали гонца с приказом готовиться к походу. В конце «откормленного месяца», в день весеннего равноденствия
[15]
, Торбранд конунг с большим войском вышел из Аскефьорда и отплыл на юг, к Квиттингу.
Тот день, когда войско фьяллей двинулось в поход, для жителей Медного Леса начался с изумительного зрелища.
– Мечи выросли! Мечи выросли! – орали мальчишки во дворе усадьбы Совий Перевал. – Выросли! Прямо из земли!
– Что вы такое несете? – Кетиль Носатый, едва проснувшийся и хмурый, поймал за ухо собственного внучатого племянника Глюпа и дернул. – Что за бред с утра пораньше?
– Я ничего, а они выросли! – тараторил мальчишка, тараща глаза и осторожно пытаясь выдернуть ухо из жестких хозяйских пальцев. – За стеной! Прямо за стеной! Где летом чертополохи! Пойди сам погляди!
– Хозяин! Кетиль хёльд! Пойди посмотри! – звали из сеней взрослые голоса.
На дворе толпились растерянные пастухи, одна из женщин плакала, прижимая к лицу передник, – так потрясло ее невиданное зрелище. Уж если мечи начинают расти, как простая трава, то Гибель Богов не за горами.
За воротами усадьбы, прямо возле тропы к пастбищу, из земли торчало одиннадцать мечей. В земле скрывались только навершия рукоятей, а земля оставалась ровной, покрытой черным слоем сгнивших и слежавшихся прошлогодних листьев. Слой листвы был не помят, не разрыт, а опрятно взрезан изнутри. Мечи стояли, как заросли диковинного стального растения, и на гладких клинках, серых с легким золотистым отливом, сверкали капли утренней росы.
В окружении изумленных домочадцев Кетиль Носатый постоял, глядя на выросшие мечи, потом подошел к ближайшему, наклонился, осторожно взял его за рукоять и потянул. В земле что-то негромко треснуло, меч легко оторвался и остался у него в руке. На его навершии виднелся свежий слом, и такой же слом остался в круглой ямке.
– Созрел, – глуповато пробормотал Кетиль и стал осматривать меч.
Самый настоящий, очень острый меч из твердой квиттингской стали. Ему ли не знать.
– Это знак, – наконец сказал Кетиль и посмотрел на шепчущихся домочадцев. – Нам обещали. Что когда придет оружие, наступит срок… Что срок наступит, когда придет оружие. Выходит, пора. Бери, Арне. И ты тоже, Гьялль. На вас тут тоже есть. Ровно одиннадцать, как уговорились… И вели собирать припасы, старуха. Завтра выезжаем к Пестрой долине.
Через несколько дней Торбранд конунг прибыл в Трехрогий фьорд, который отмечал южную границу Фьялленланда и одновременно служил местом сбора для далеких походов. Здесь его поджидало войско южной части Фьялленланда во главе с двумя ход-тредингами, вождями двух третей страны. Дружины самой северной трети, владений Хрейдара Гордого, пришли к Торбранду в Аскефьорд еще раньше.
К пределам Квиттинга подошло внушительное войско из двух с половиной тысяч человек. Больше четырех десятков кораблей на ночлегах занимали громадную протяженность берега; после их ухода всюду чернели бесчисленные пятна кострищ и белели свежеобрубленные верхушки пней.
Жители западного побережья, заранее оповещенные, что новый поход ведется по договору с Гримкелем конунгом, на всякий случай все равно убегали, и многие усадьбы фьялли заставали вовсе пустыми. Но отсутствие хозяев было даже удобным – оставалось больше места для войска. Однажды, два года назад, фьялли уже завоевывали этот край, и нынешний поход начинался среди бодрящих воспоминаний о прошлых победах.
Как в пустых усадьбах, так и в таких, где хозяева оставались, Торбранд конунг строго запретил причинять кому-либо вред или убыток.
