Дагейда согнулась и опустила голову, прижалась лбом к холодным камням. Ее рыжие волосы упали на пол и закрыли ее всю, как шкурка зверька. Плечи маленькой ведьмы содрогались: она не умела плакать, но ее била дрожь, потому что большей частью своей силы она была обязана отцу-великану. Его больше не было, и сила жизни уходила, как вода из разбитого кувшина.
Кто-то подошел к ней, холодный влажный нос ткнулся в шею маленькой ведьмы. Крупный волк по имени Жадный толкнул ее раз, другой, потом лизнул ее волосы. Дагейда с трудом повернула голову, подняла руку, коснулась огромной волчьей морды. Шерсть зверя была теплой. Жадный ткнулся носом в ее щеку.
– Ты пришел… – хрипло шепнула Дагейда, растерянно глядя на волка, единственное теперь живое существо в ее мире. – А она ушла… Она совсем ушла…
Жадный вздохнул, как человек. Хёрдис унесла и новое сердце для него, и отныне ему был недоступен человеческий облик. Но с дочерью Медного Леса они поймут друг друга и так.
Дагейда поднялась на ноги и подошла к выходу из пещеры. Между камнями была вставлена толстая палка, а к ней привязана веревка, конец который спускался из зева пещеры и пропадал внизу. По этой дороге от Дагейды навсегда ушла ее мать. Ушла в человеческий мир, для Дагейды такой же далекий и загадочный, как пещера великана для обыкновенного человеческого ребенка.
Стоя у каменного порога, маленькая ведьма смотрела в далекий мир, таящийся за вершинами гор, голубовато-зеленых от хвойного леса. Она казалась крошечным зернышком в исполинской скорлупе горы. Хрупкий росточек пробивался из древнего корня Медного Леса, еще не имея сил выбраться наружу.
Жадный встал рядом с Дагейдой, и она положила маленькую ручку на его лохматую шею. Постепенно она осознавала свое одиночество, но это ощущение наполняло не слабостью, а силой. Теперь ей нужно надеяться только на себя. А она, кровь камней, достаточно сильна, чтобы выжить. Весь тот поток силы, который наполнял Свальнира, теперь искал новое русло, и этим новым руслом могла стать только она. Слух Дагейды ловил обрывки далеких голосов, и каждый из камней и деревьев готов был признать ее власть, ее, последней из древнего рода великанов.
– Я ей отомщу, – шепнула Дагейда, глядя на далекие вершины гор и их призывая в свидетели своей первой клятвы. – Никто не будет владеть моим Медным Лесом. Они напрасно думают, что здесь никого не осталось. Я осталась. И она еще пожалеет, что бросила меня.
Жадный потерся мордой о ее плечо. Дагейда не отводила глаз от далеких границ того мира, в котором потерялась ее мать и которого она совсем не знала.
Глава 9
…Острый мыс был объят пламенем. Почти все его многочисленные постройки горели, а между ними, озаренные жутким мечущимся светом, кипели сотни беспорядочных схваток. События этого вечера походили на страшный сон. После битвы в Пестрой долине все складывалось для квиттов совсем не плохо: вести о победе Ингвида и Гримкеля дошли до Острого мыса раньше фьяллей, а Йорунн хозяйка догадалась собрать людей и увести фьялльские корабли. Правда, сам Острый мыс люди Эрнольва Одноглазого заняли раньше квиттов, и Гримкель не решился нападать на них здесь, так как все усадьбы и их обитатели, включая его мать, оказались в заложниках. Но зато его войско заперло фьяллей на мысу, и без кораблей им было некуда уйти. Теперь их можно осаждать хоть до следующей зимы или спокойно ждать помощи с Квиттингского Востока.
Но внезапно, уже в сумерках мирного весеннего вечера, фьялли вышли из усадеб и сами двинулись вперед. Опрокинув дозорную сотню, они мигом растеклись по всему Острому мысу, и войско Гримкеля было вынуждено принять нежданный бой. А во главе фьяллей стоял сам Торбранд Тролль, которого считали погибшим, пропавшим в горах Медного Леса. Никто не знал, как он попал к своим через квиттинский стан и откуда взял меч великана.
Битва быстро перекинулась на поле тинга и на промежутки между усадьбами. Фьяллей насчитывалось меньше, но они успевали везде. Меч великана в руке Торбранда сносил одним ударом несколько голов и сам казался живым, кровожадным, ненасытным существом. Его живой черно-белый блеск поражал ужасом. Первым выйдя навстречу врагам, Торбранд конунг рубил и рубил и не мог бы остановиться, даже если бы захотел: Дракон Битвы сам нес его вперед, в ту стихию, для которой был создан.
Квитты растерялись и перепугались так, что едва могли сопротивляться; каждым владело ощущение конца, тянуло бросить оружие и бежать со всех ног. И многие бежали, ища спасения в темноте. Прибрежная полоса, пустыри между усадьбами, даже поле тинга под скалой Престол Закона были полны воплей и звона оружия, боевых кличей и молений о пощаде, женскими визгами и истошным ревом скотины в пылающих хлевах. Отблески огня падали в морскую воду, и казалось, что даже море загорелось от пламени человеческой вражды.
Никто из квиттов не знал, где Гримкель конунг, никто не видел своих вождей и стягов, каждый отбивался от неминуемой гибели в одиночку или с одним-двумя случайными товарищами. Точно чья-то злая рука развязала ремешок, скреплявший племя квиттов, и все они рассыпались, как прутья веника, бессильные и бесполезные поодиночке. Огонь и вражеские клинки падали на головы как с неба.
Сама Хель металась по Острому мысу и истошным голосом выкрикивала заклятья: ее видели в облике высокой женщины с копной длинных темных волос. Тьма и огонь обливали ее то черным, то красным, а глаза на дико искаженном лице горели жестоким упоением. Она ловила ужас и боль, она изливала смерть; гибель трепетала в краях ее одежды, плескалась в волнах волос, билась в каждом движении и падала на землю кровавым дождем. Каждый из видевших ее квиттов разом слабел и ронял оружие. Хель пришла за племенем квиттов. Беснуясь в самой гуще битвы, она оставалась невредима; клинки били прямо в ее грудь, но не уносили ни капли крови, и только пламенные отблески струились по ее телу и растекались по земле все шире и шире. Смерть – бессмертна. Она и меч Торбранда конунга были теми губителями мира квиттов, о которых говорила в своем пророчестве вёльва:
С юга несется Сурт с Истребителем —
Солнцем сражений меч его жжет.
Рушатся горы; мрут исполинши;
Хель жрет людей; свод небес разрывается.
[23]
…Отступая, Гримкель конунг оказался у подножия святилища Тюрсхейм. При конунге квиттов осталось не больше десятка. О победе никто уже не думал, Гримкель хотел только одного – как-нибудь уцелеть. Ворота святилища стояли раскрытыми, пламя ближайших рыбацких хижин освещало знаменитые резные столбы. Святилище оставалось единственной постройкой Острого мыса, которая не горела, и Гримкель надеялся, что и от вражеских клинков Тюр защитит свое земное обиталище.
Тюрсхейм был набит битком – сюда собрались, надеясь на защиту бога, многие жители ближайшего берега. Все те, кто уже видел пламя над крышей своего дома, кто ушел с Севера от раудов и с Запада от фьяллей, кто жил в корабельном сарае и собирал на еду мох и водоросли, теперь прятались в жилище бога войны, которого не зовут миротворцем. Священный Волчий Камень, огромный серый валун, в котором виднелись очертания лежащего волка, был облеплен народом: люди жались к нему в поисках защиты, но холодные бока не давали ни тепла, ни утешения. Напрасно жрец Сиггейр, которого считали когда-то всемогущим, резал черных баранов и обливал камнь горячей жертвенной кровью: священный волк не хотел ожить и броситься на врагов с оскаленными зубами.
