– Что смотришь? – непонимающе спросил Асвальд. – Не узнал? Ты бы на себя поглядел – в бороде тролли еще не завелись?
– Ничего. – Эрнольв махнул рукой ожидавшим хирдманам, чтобы те заканчивали погребение, а сам подошел к Асвальду. – Я только подумал… Далла, допустим, умерла. Но ведь говорят, что у нее был сын? Где он, хотелось бы знать?
Асвальд равнодушно пожал плечами.
Несколько дней вся береговая полоса была в смятении. Жители и беженцы метались, пытаясь просочиться то на север, то в горы. Не зная, пойдут они дальше или нет, фьялли торопливо грабили ближайшие жилища. Наученные опытом, они собирали все железо, вплоть до ломаных и ржавых серпов, выметали все съестное, таскали на подошедшие с юга корабли даже мешковину и вытертые шкуры. На несколько кораблей нагрузили пленных: наловленных в округе жителей и беженцев помоложе, раненых, что оставались на поле битвы, в общем, всякого, за кого можно выручить хоть полмарки серебра.
На одном из этих кораблей была увезена молодая женщина с замкнутым решительным лицом и маленьким мальчиком на руках. Она ускользнула, проскочила между жерновами. Ее сын вырастет за морем. Он не попадет в руки Торбранду Троллю, и никто из фьяллей не будет знать, где он. И когда придет срок, он исполнит назначенное судьбой. И он будет знать, кому и за что он должен мстить. Его мать позаботится об этом.
Дня через три после Битвы Чудовищ в гридницу Речного Тумана, где Торбранд конунг отдыхал и обдумывал дальнейшее, явились три молодых ярла, почти последние, на кого он мог сейчас опереться: Эрнольв Одноглазый, Асвальд Сутулый и Хродмар Удачливый. Хродмар, войдя, сразу сел на скамью. Он уже мог ходить, но еще недостаточно окреп и в Битве Чудовищ не участвовал.
С первого взгляда на них конунг понял, что они пришли сказать ему нечто важное. В том, что они явились все трое, не просто одновременно, а явно вместе, уже виделось что-то странное и настораживающее. Они были очень разными и так же по-разному смотрели на него сейчас: Хродмар вообще не поднимал глаз, Асвальд глядел с колким вызовом, а взгляд Эрнольва был тверд и напряжен. И все же эти трое сейчас стали частями целого, и проницательный Торбранд так же ясно видел их единство, как если бы их сковала одна цепь.
– Мы хотим поговорить с тобой, конунг, – начал Эрнольв. Из троих он отличался самым спокойным нравом, а сейчас, как сразу определил Торбранд, являлся и зачинщиком, и вожаком. – Мы пришли сказать тебе, что этот поход пора кончать. Остановись. Та женщина завела тебя слишком далеко. Сначала она была нашим врагом и из-за нее мы шли в битвы, теперь она наш друг, но снова толкает нас в битвы. Этому не будет конца.
– Ты знаешь, что говорит дружина? – вставил Асвальд. Его негромкий, охрипший голос сейчас напоминал шипение. – Люди говорят, что ты околдован! Что она заворожила тебя там, в Медном Лесу, и теперь ведет тебя и нас всех к гибели! Ты знаешь, что говорят? – быстро разгорячаясь, все громче шипел Асвальд, с какой-то торжествующей обидой, точно общая беда доставляла ему злую радость обвинять. – Что ее не берет сталь, но что если надеть ей мешок на голову и бросить в море, она не выплывет!
– Вы верите, что я околдован? – прервал его Торбранд, переводя взгляд с одного лица на другое. Доступны ему были только два: Хродмар по-прежнему смотрел в пол. – Вы верите? – повторил Торбранд, делая ударение на первом слове. – Если да, то о чем вы хотите говорить?
– Мы не верим, – ответил Эрнольв. – Мы не верим, конунг. Мы верим в кремневый молот, в меч Торгьёрда Принесенного Морем… в твой ум и твой дух. Мы не пришли бы, если бы не верили. Тогда мы говорили бы сразу с дружиной, но мы говорим с тобой. Мы верим, что ты по-прежнему с нами и поймешь нас.
– Чего вы хотите? – с застывшим лицом произнес Торбранд.
Все в нем рвалось пополам в ожидании неизбежного и неразрешимого противоречия: сейчас они потребуют убрать Хёрдис… И все обрывалось в пропасть. Он не мог идти на разрыв с ними, своими руками и корнями, но не мог предать женщину, которую пещера великана сделала частью его самого.
– Мы хотим, чтобы ты прекратил этот поход. С нас хватит. Когда бьются чудовища, людям нечего делать. А мы… Мы хотим сами вырастить своих детей. Никакая колдунья не сделает этого за нас.
Эрнольв замолчал, в гриднице стало тихо. Бывшие здесь хирдманы замерли в тишине, потрясенные и придавленные, но не возражали, а лишь выжидающе смотрели на конунга. И Торбранд молчал. Этих троих нельзя было призывать к доблести, как тех хёльдов и бондов, чьи дворы он сотнями объезжал, собирая войско. Они выросли, вдыхая понятие о ней с воздухом, они выращивали ее в себе день за днем с двенадцати лет, упражняясь во всех девяти искусствах* и привыкая чувствовать свое оружие продолжением руки… Нет, еще раньше. Еще тогда, когда маленькими детьми они сидели у очага и слушали, как воины вспоминают походы, и мечтали скорее вырасти, когда палками сшибали крапиву за стеной сарая, воображая ее вражеским войском… Еще раньше, когда крик «Корабль во фьорде!» всю усадьбу мигом поднимал на ноги и не умеющего ходить ребенка счастливая молодая мать выносила на руках к морю встречать отца и, смеясь, показывала приближающийся корабль – под ярким парусом, с рядами крашеных щитов на бортах, с позолоченной головой рогатого дракона на штевне. И если они, дети небогатого, но неунывающе-воинственного Аскефьорда, не хотят больше воевать, значит, сломалось что-то очень важное.
– И… что бы ты ни решил… – с трудом выговорил Эрнольв, понявший молчание конунга как несогласие. – Мы не пойдем с тобой дальше.
Больше он ничего не добавил: все в этой гриднице отлично понимали страшную цену сказанных слов. По толпе хирдманов пробежало молчаливое движение.
Торбранд молчал. Он не мог упрекать этих людей, напоминать им их клятвы верности – они многократно исполнили свои обеты, и не признать этого означало проявлять тупую неблагодарность. Он не мог уговаривать их, потому что силам человеческим есть предел. Он не мог их заставить, потому что заставить можно только раба, а от него немного толка. Воины бывают только свободными, и свою жизнь они несут на острие клинка только по доброй воле.
Дети… У Хродмара двое, и у Эрнольва двое, и эти маленькие слабенькие ручонки держат их со всей крепостью божественной цепи Глейпнир. У Торбранда тоже когда-то были дети, и память о них вела его в эту войну… Но теперь, когда он назвал своей новой женой ту, что отняла прежнюю… А у Асвальда еще нет детей, и его род под угрозой…
Это решение, объединившее троих ярлов, что с детства соперничали между собой, для Торбранда конунга было приговором. Они не пойдут с ним дальше. И никто другой не пройдет, потому что без ярлов и конунг станет безруким калекой. Плохо лошадке без уздечки, говорил он порой, имея в виду, что лишь при твердой и уверенной власти племя добьется чего-то стоящего. А куда уздечке без лошадки?
Ни чудовищный тюлень, ни великан Свальнир, ни огненная Грюла не были для него столь ужасны. У него имелась твердая земля под ногами: племя, которое верило ему и следовало за ним. Сейчас земля задрожала и показалась непрочной, как туман, и Торбранд вдруг ощутил себя таким одиноким, что руки и ноги похолодели. А ведь ему еще возвращаться в Аскефьорд. Еще говорить людям, каждый из которых потерял близких в этой войне, что ненавистная квиттинская ведьма отныне будет его женой и их повелительницей. Как он это сделает? Как он посмотрит в глаза своим людям? Как?
