Она едва приметно дрогнула, когда он вдруг встал на пороге, двигаясь бесшумно, как зверь.
– Войди в дом Эохайда, Торвард сын Торбранда, – сказала она, и в ее голосе отражалось подавляемое смятение, волнение, которое она напрасно пыталась усмирить. Пройдя через поле Одина, новый конунг фьяллей принес сюда всю силу Властелина Битв, и она трепетала перед дыханием этой силы, как облачко тумана перед огнем. – Ты заслужил право войти сюда, и Альфёдр-Оллатир приветствует тебя.
Торвард подошел к ней. Смысла этого приветствия он почти не понял, но при звуке ее голоса немного опомнился. В какой-то мере чары ослабли, и теперь он видел, что в этой юной богине кипит живое человеческое волнение, причина которого – он сам. Он чувствовал за своей спиной тень Одина и смотрел на богиню как на равную себе. В этом смысл прихода в волшебный сад: пространство богов каждого ненадолго делает божеством.
Помня, что в обряде существует какой-то порядок, он ждал от нее знака, но вчерашнее влечение вернулось к нему с утроенной, прямо-таки божественной силой. И теперь обряд не препятствовал его желаниям, а прямо-таки требовал именно этого. Потому-то в этом волшебном саду вечно сияет весна – время любви, обновляющей жизнь. Ожерелье Брисингов – сияющее золотое кольцо на груди Фрейи, Колесо Возрождений. А любовь – та сила, которая заставляет его вращаться. Мощная жажда любви струилась в крови Торварда и властно влекла к юной богине в белых одеждах – божественная Сила Кольца, убивающая прежнего человека и возрождающая нового.
– Я даю тебе этот меч как знак твоей силы, что одолеет всех твоих врагов, – произнесла Эрхина и подала Торварду бронзовый меч.
Длинный меч был отлит целиком, клинок и рукоять вместе; более узкий у рукояти, к середине клинок делался несколько толще, а ближе к острию сужался снова. Узорное навершие кончалось двумя красиво закрученными завитками вроде бараньих рогов. Такие мечи отливали тысячу лет назад, когда люди еще не знали железа, когда им только еще предстояло отвоевать у великанов залежи железной руды, а у двергов – тайны ее обработки. Бронзовыми мечами вооружал своих сыновей Харабана Старый. Теперь это оружие служило знаком власти, но для битвы никак не годилось, и Торвард принял дар отчасти неловко, как игрушку, из которой давно вырос. Мечей через его руки прошло уже очень много, и гораздо более боеспособных.
– Я даю тебе вепря в знак силы небес, силы Бога и Богини, которые отныне будут с тобой! – Не дождавшись от него ответа, Эрхина подала ему небольшую, но тяжелую фигурку бронзового вепря с круто поднятым загривком и грозно торчащими позолоченными клыками. – Эохайд Оллатир и дочь его Меддви, Невеста Ванов, благословляют тебя, Торвард конунг.
И только теперь, только когда слова «Торвард конунг» прозвучали из ее уст, они приобрели настоящий вес и значительность. Торвард взял фигурку в другую руку. Вепрь и медведь, покровители двух сословий, жрецов и воинов, здесь менялись один на другой: ведь он привез Эрхине шкуру медведя, обязательный обрядовый дар. И эта шкура теперь была расстелена на полу возле ее ног.
Рядом с Эрхиной стоял на подставке серебряный котел с золотыми ручками, похожий на тот, что был вчера на пиру, но сиявший еще ярче. В котле пенилось пиво красноватого цвета, и Торвард мельком подумал, что оно сварено на жертвенной крови. И сейчас это дикое предположение показалось естественным – как то, что происходит только один раз и в том месте, где бывают только один раз.
Золотым кубком Эрхина зачерпнула пива из котла.
– Вот кубок Красного Мудреца, – сказала она. – Сила смешана в нем со звонкою славой. Песни и сказания сварены в нем, и руны замешаны были в котле. Сила и мудрость даются тебе богами, и власть над землей фьяллей отдается тебе.
Эрхина отпила из кубка и подала его Торварду. Положив два первых дара на скамью возле себя, он принял его и допил остальное. Странный, непривычный напиток ударил в голову, перед глазами все поплыло. Он выпустил из рук драгоценный кубок и сразу забыл о нем. Священный обряд достиг высшей точки, ему оставалось принять последний и самый главный дар Иного Мира.
– Власть – это невеста, которая подносит напиток могущества, и Власть – сам этот напиток! Я, Власть, именем Владыки Рун, бога мертвых и отца всех живых, отныне принадлежу тебе, Торвард сын Торбранда, – сказала она, глядя прямо ему в глаза, и в ее взгляде он видел прямое отражение своего смятенного огня.
Сейчас он имел право на эту женщину, потому что в ней с ним обручилась сама Власть. Теперь руки у него были свободны; Торвард шагнул ближе к ней и быстро обнял; он слышал тихое, убыстренное дыхание существа, такого же живого, как он сам. Теплые мягкие руки, словно два лебедя, вырвавшиеся на свободу, страстно обвили его шею; одолевая головокружение, Торвард подхватил ее на руки и положил на широкую шкуру. Как в бою, все делалось само собой, а разум и память отступили, растаяли в огненном блаженстве высшего свершения, счастливейшей победы восхождения… Под руку ему попался священный золотой кубок, и он отпихнул его, как безделушку. Кубок покатился по полу, тихо звеня, но Торвард этого уже не слышал…
Когда он вышел из ворот яблоневого сада, уже давно перевалило за полдень. К поясу его был прикреплен длинный бронзовый меч, а в руках он держал бронзового вепря и золотой кубок – священные дары Оллатира, которые при жизни подтверждают его право на власть, а после смерти уйдут с ним в могилу, чтобы его наследник в свой черед раздобыл свои.
Фьялли встретили своего конунга ликующими криками, но он не ответил и даже не поглядел на них. Вид у него был странный: утомленный и отрешенный. Казалось, что душа его еще оставалась в священном яблоневом саду, когда ноги уже оттуда вышли, и только потом, понемногу догоняя, с неохотой занимает привычное место в теле. Его отвели в гостевой дом, ни о чем не расспрашивая. Никому нельзя знать о том, что происходило за бронзовыми воротами Сада Богини.
– Ну, теперь можно и домой! – радостно толковали фьялли, вечером сидя вокруг огня. – Пора бы, а то зимние бури пойдут. Кюна ждет, наверное, руны раскидывает.
Торвард со своей лежанки слышал эти голоса как сплошной неразборчивый гул. Весь он был полон нездешним чувством блаженства и жути – так, должно быть, чувствует себя павший, которого впервые обнимает валькирия, чтобы нести в небесный чертог Повелителя. Сегодня его научили тому, чего даже он, при его богатом опыте, не знал. Что любовь может быть не только удовольствием тела, но слиянием духа со Вселенной, подобием которой становятся, сливаясь, мужчина и женщина, как вечные Бог и Богиня, создатели всего. В объятиях богини он был этим богом, бесконечным, как само мироздание; он был мирозданием, и теперь еще ему казалось странным, что он опять помещается в свое прежнее, вчерашнее тело, и кожа не лопается, и не трещат швы-шрамы. Даже своим хирдманам он кажется прежним Торвардом. А он уже другой. Он унес в себе эту слитность со вселенной, которая отныне будет направлять его путь и даст право говорить с богами от имени целой страны.
И это сделала она.
Постепенно приходя в себя, он пытался осознать, что случилось, но не мог. Ощущение близости божества по-прежнему переполняло кровь и разум, но наряду с этим понемногу всплывали более знакомые ощущения – воспоминания о любви женщины, которая получила от него не меньше, чем подарила ему. Он побывал словно бы в объятиях двух: Богини и смертной женщины. И если Богиня наградила его благословением, то женщине просто было очень хорошо с ним. Он дал ей то, что она с охотой приняла, в этих вещах Торвард никогда не ошибался. Но всего этого оказалось многовато даже для него, и он старался отдыхать, не вспоминать, ни о чем не думать, дать впечатлениям отстояться.
