– Насчет быка не знаю, – невозмутимо сказал вслед за ним Сёльви. – А вот на спине у него сидит мой сын Аринлейв… если, конечно, это не тролль, укравший его обличье.
Дружина немного помолчала, уясняя его слова, а потом разом устремилась по тропе навстречу всаднику.
На недоверчивые расспросы, изумленные возгласы и поверхностные проверки, тролль это или не тролль, ушло некоторое время, но наконец Аринлейв спешился и привязал быка к железному кольцу воротной створки. Гости и домочадцы усадьбы разбежались и встали широким кругом поодаль, глазея на черное чудовище.
Торвард конунг шагнул вперед: едва поймав взгляд Аринлейва, он сразу понял, что сын Сёльви проехал через Черные горы на бергбурском быке не затем, чтобы покрасоваться своей удалью. За время долгого пути его роскошные пышные кудри свалялись и превратились в спутанные сальные пряди, на щеках отросла рыжевато-золотистая бородка, а новая медвежья накидка была скроена и сшита так грубо и дико, точно он соорудил ее сам… с помощью кремневого ножа и костяного шила.
– Я привез тебе новости, Торвард конунг! – сказал Аринлейв, и вид у гонца был непривычно суровый и взволнованный. – Будет лучше, если ты услышишь их как можно скорее.
– Тебя послал Эрнольв ярл?
Торвард переменился в лице, мигом вообразив целую череду внезапных бедствий в Аскефьорде. Нападение… Кюна Ульврун предупреждала: они придут тебе мстить…
– Нет. – Аринлейв мотнул головой. – То есть он непременно послал бы меня или другого и, наверное, послал, но я всех опередил, потому что… – Он бегло оглянулся на быка, но от рассказа о собственных приключениях воздержался. – Короче, я сам. Я сам решил, что тебе надо скорее узнать, что случилось. Мы получили с Туаля не тот ответ, чтобы терпеть до Праздника Дис.
Это были единственные слова из заготовленной по дороге речи, которые он в нужный миг сумел вспомнить.
Но Торвард уже понял главное. Полгода назад он схватил бы парня за плечи и тряхнул, чтобы тут же, перед воротами, вытряхнуть все новости. Но теперь он был конунгом и уже к этому привык. Поэтому он движением руки позвал всех в гридницу, где женщины уже расположились по всем лавкам с прялками и шитьем, уселся, переждал, пока рассядется дружина, а Аринлейв выпьет ковшик пива, поднесенный ему не менее прочих изумленной хозяйкой. Кюна Ульврун, тоже сидевшая среди женщин, ничего не спросила, а только опустила шитье на колени и внимательно следила за мужчинами.
Привлеченные видом быка и слухом о том, что Торварду конунгу привезли срочные новости из Аскефьорда, в гридницу набились люди из всех трех дружин – Торварда, кюны Ульврун и местного ярла, а любопытной челяди пришлось слушать из кухни. Во время рассказа – то сбивчивого от переполнявших рассказчика чувств, то медленного из-за попыток «говорить толком» – кюна Ульврун милосердно не смотрела на племянника, хотя могла бы гордиться своей проницательностью. Действительность полностью оправдала ее предостережения, сделанные в этой самой гриднице какие-то несколько дней назад, и далеко их превзошла!
На лицах раудов отражалось в основном любопытство, на лицах фьяллей – изумление, тревога, гнев. В чертах Торварда, по мере того как он уяснял себе произошедшее, заметно сгущалась тьма: он побледнел, дыхание его сделалось медленным и трудным, а взгляд темных глаз стал напряженным и тяжелым. Что-то так сдавило грудь, что он не смог бы сказать сейчас ни слова, а в мыслях все росло и росло недоверчивое, горькое, болезненное недоумение. В худшем случае он ждал от Эрхины отказа – но такое ему и в голову не могло прийти. Как она могла? Неужели она действительно это сделала? Зачем? Почему? И он уже знал почему… Его лучшие надежды погибли… И если бы только надежды. Погибли люди. И это сделала она… Та, от которой он ждал другого, но о которой теперь не мог, не имел права думать по-прежнему.
– Ты ничего такого от них не слышал… – обратился он к Аринлейву, с трудом заставляя себя говорить ровно, хотя из груди рвался то ли рык звериной ярости, то ли вой жестокой боли. – Они… туалы ничего не говорили, что… что фрия Эрхина послала их в этот поход, или его задумал кто-то другой?
– Про это они не говорили. – Аринлейв покачал головой. – Но у них было с собой копье красное. Священное, я так понял. Они ему приносили жертвы. Наверное, они же не сами его взяли.
– Да, я тоже не думаю, чтобы они могли раздобыть для похода священное копье без согласия фрии, – поддержал сына Сёльви. – У них возглавляет поход военный вождь, но решает, быть или не быть походу, только сама фрия.
Торвард знал, что они правы, и только каким-то кусочком души еще не хотел верить. Как ни тяжел был набег для жителей Аскефьорда и для их родичей здесь, в дружине, все они потеряли меньше, чем он. Опустив голову, Торвард поглядел на свои сжатые кулаки, потом зажмурился, стараясь, стиснув зубы, перетерпеть первый приступ сильной душевной боли, обиды, горечи разочарования. Само то, что на Аскефьорд напали враги , было потрясением, горем, оскорблением лично ему, как конунгу, которого сочли неспособным постоять за свою землю, но сейчас все заслонило то обстоятельство, что этих врагов послала Эрхина. Пусть бы кто-нибудь другой… Кто-нибудь из тех, о ком предупреждала кюна Ульврун… Но она… Торвард был достаточно великодушен и не мог возненавидеть женщину за то, что она не полюбила его. Боги знают, это не первый отказ, который ему привелось пережить. Пусть бы она просто отказала ему, и он постарался бы о ней забыть, вот и все. Но она не просто отказала. Она просто отмела его сватовство, ткнула его лицом в грязь.
Узнай Эрхина его чувства сейчас, она могла бы гордиться своим замыслом: Торвард понял нападение на Аскефьорд именно так, как она задумала. Это был поход мести – мести за посягательство на нее, за любовь и жажду взаимности, которая предполагает равенство. Она посчитала это оскорблением и тем самым так оскорбила его, что забыть это он не имел права, даже если бы захотел.
В душе и в мыслях его царило тяжелое, болезненное смятение: Торвард понимал и не понимал сразу множество вещей. Месть за любовь в его глазах выглядела низменной, злобной, коварной, постыдной и унизительной для самой Эрхины. Красавица вдруг обернулась мерзким чудовищем из Бездны, а значит, всегда им и была, а он не разглядел, навыдумывал чего-то… Дорогая для него святыня упала в грязь, раскололась, и из золоченого идола полезли змеи и лягушки… Ее больше не было, той Эрхины, которую он хотел видеть своей женой. Остался враг, коварный и непримиримый. А как поступают с врагом, Торвард сын Торбранда очень хорошо знал.
– Думаю, ты не будешь на нас в обиде, кюна, если мы скорее отправимся отсюда восвояси, – сказал он, с усилием повернув лицо в сторону кюны Ульврун, но не имея сил взглянуть ей в глаза. Голос его звучал так глухо и подавленно, словно внутри у него все было зажато в кулак. – Ты видишь, что у меня появились дела дома…
– Уж конечно, я это понимаю! – спокойно отозвалась кюна Ульврун. – Правда, едва ли ты застанешь там у себя этих людей. Ведь этот дуб копья
[12]
не знает, чем все кончилось? – Она кивнула на Аринлейва.
