Сальватор и Брезиль вошли в аллею, поросшую высокой — в полтора фута — травой.
Аллея выходила на огромный луг. Посреди луга что-то темнело и вдруг блеснуло, будто серебряное зеркало.
Из-за облаков показалась луна, осветив неподвижный темный пруд.
Вокруг пруда, словно застывшие призраки, белели статуи мифологических богов.
Брезиль заторопился к пруду, но Сальватор не знал, живет ли кто-нибудь в доме, к которому прилегал этот парк, и потому держался поблизости от деревьев, чтобы в минуту тревоги укрыться в зарослях; он придержал собаку, слушавшуюся хозяина с полуслова и теперь опережавшую его всего на десять шагов: пес держал эту дистанцию, будто был на привязи.
Было нечто необъяснимое и мрачное во всем, что попадалось Сальватору на глаза.
— Я не удивлюсь, — пробормотал он, — если узнаю, что в этом месте совершено какое-нибудь страшное преступление. Здесь и тень гуще, и свет какой-то мертвенный, и деревья выглядят так печально, что сердце сжимается. Ну ничего! Раз уж мы здесь, продолжим поиски.
Снова черная туча, еще более мрачная, чем прежде, заслонила луну. Сальватор решил под покровом темноты попробовать пересечь открытое пространство между опушкой леса и берегом пруда.
Однако на краю леса Сальватор остановился сам и придержал Брезиля.
Перед ним по другую сторону пруда громоздился мрачный замок Вири, в котором светилось одно-единственное небольшое окно.
Итак, в замке кто-то жил, хотя в парке царило запустение, а дорожки заросли высокой травой. В окне светился огонек, и, значит, приходилось быть осторожным вдвойне.
Сальватор натренированным взглядом охотника, привыкшего видеть в темноте, окинул местность и решил продолжать поиски.
Впрочем, он не мог ни в чем быть уверен: одни только смутные подозрения, навеянные безмолвным ужасом Рождественской Розы, — вот и все. Откуда же в нем такая настойчивость? Почему он по собственной воле отправился на поиски неведомого? Ему казалось, что это неведомое заключало в себе какое-то ужасное преступление, и пошел он не по собственной воле, как мы сказали: его толкало на этот путь Провидение, которое зовется случаем и наделяет порядочных людей необыкновенным даром прозрения.
В нескольких шагах от пруда темнела рощица, и в ней можно было укрыться от любопытных глаз. Именно к пруду, похоже, и рвался Брезиль.
Сальватор переждал, пока луна снова скроется за тучу, и поспешил в рощу; Брезилю он приказал идти за собой, и пес не отставал ни на шаг.
Спрятавшись за елями, он потрепал собаку по шее и произнес всего одно слово:
— Ищи!
Брезиль бросился к пруду, исчез в камышах, опоясывавших пруд, потом появился снова и проплыл около двадцати футов, высунув морду над водой.
Затем он остановился, завертелся на месте и нырнул.
Сальватор пристально следил за каждым движением собаки; казалось, он угадывал ее намерения, руководствуясь той же сметливостью или, вернее, тем же инстинктом, что и собака, когда она угадывала желания хозяина.
Сальватор приподнялся на цыпочки, чтобы лучше видеть.
Брезиль вынырнул через несколько секунд.
Потом снова нырнул.
Но, как и в первый раз, он вынырнул, ничего не вытащив на поверхность воды.
Он поплыл к берегу, несколько отклонившись от первоначального курса. Выбравшись на берег, Брезиль, будто идя по следу, прошел еще немного, не поднимая морду от земли.
Потом он поднял голову, глухо и жалобно взвыл и бросился в лес.
Он пробежал в двадцати шагах от рощи, где укрылся Сальватор.
Сальватор понял, что Брезиль возвращается в лес неспроста.
Тогда он негромко свистнул сквозь зубы. Пес остановился, присев на задних лапах, как делает конь, когда всадник натягивает повод.
Сальватор боялся, что потеряет Брезиля из виду и придется его звать.
Он снова огляделся и, убедившись в том, что все вокруг по-прежнему тихо, перебежал из рощицы в лес, и его снова никто не заметил.
Брезиль опять побежал вперед. Сальватор поспешил следом, и скоро они скрылись в лесной поросли.
Сальватор знал, что, как бы противоречиво на первый взгляд ни вел себя его пес, ему следует доверять.
Не знаю, кто сказал, что на охоте настоящий охотник — это собака, а хозяин лишь покорно следует за ней. Может быть, это мои собственные слова, а может, они принадлежат моему другу Леону Бертрану, этому величайшему охотнику всех времен, который знает все секреты псовой охоты и все собачьи хитрости, начиная с самых далеких веков. Повторим эту истину, древнюю или современную: лучше не скажешь.
Возвращаясь в лес, пес и хозяин пересекли цветочную грядку, на которой появилась первая весенняя зелень, словно, вопреки мрачной обреченности, тяготевшей над этим проклятым домом, добрая и милосердная природа, расцветая, посылала ему прощение.
Здесь собака снова остановилась в нерешительности.
Одна тропинка вела в огород, другая — в лес.
Пес подумал-подумал и направился в лес.
Сальватор шел позади.
Так они двигались минуту или две.
Но вот Брезиль снова замер.
Вместо того чтобы и дальше идти по тропинке, он свернул в рощицу, над которой возвышалась крона одного особенно высокого дерева; на опушке этой рощи стояла скамейка, которая с этой стороны представлялась единственной целью прогулки.
Сальватор вошел в рощу следом за Брезилем.
Там пес некоторое время рыскал среди опавших веток и прошлогодних листьев, устилавших землю.
Потом он уткнулся мордой в землю, шумно вдыхая поднимавшиеся от почвы испарения.
Наконец он вошел в центр описанного им самим круга и замер.
Было похоже, что он пытается проникнуть взглядом сквозь землю.
— Ну, что там, Брезиль? — спросил Сальватор.
Пес снова пригнул голову к земле, уткнулся в нее мордой и так остался стоять, будто не слышал вопроса хозяина.
— Это здесь, не так ли? Здесь? — спросил Сальватор, опускаясь на одно колено и тыча пальцем в то место, куда указал ему умница-пес.
Собака резким движением повернула морду, выразительно посмотрела на хозяина, чуть слышно заскулила, потом снова стала нюхать землю.
— Ищи! — приказал Сальватор.
Ролан глухо зарычал и поставил рядом обе лапы на то место, куда Сальватор указывал пальцем.
Потом он снова втянул воздух.
Молодому человеку вдруг пришло на память восклицание Архимеда.
— Эврика! — повторил он вслед за сиракузским математиком.
