«В путь, мой рыцарь! — скомандовал я. — Все готово; идем!»
«Это ужасно!» — воскликнул он.
«Что именно?» — спросил я.
Он рассказал, что с ним случилось.
«К чему поэтические нежности? — устыдил его я. — Нельзя терять ни минуты… Бежим!»
«Не могу… Меня ноги не слушаются».
«Тысяча чертей! Как это прискорбно! Обойтись без них нелегко, когда решил бежать!»
«Ступайте один, дорогой господин Жибасье».
«Ни за что, дорогой господин Габриель!»
Подойдя к нему, я заставил его приблизиться к дыре в полу, взяться за простыни, а потом спустил его, как недавно вас спустили сюда. После этого я привязал веревку к железной ножке стола и спустился следом за Габриелем… Мы очутились в лавке для портовых рабочих, расположенной на первом этаже того дома, где помещалась больница для каторжников. Я зажег свечу и стал искать плиту, которую мой санитар должен был пометить мелом. Под ней он обещал спрятать одежду. Я обнаружил плиту с буквой» Ж «. Этот знак внимания со стороны моего санитара заставил меня пролить слезу умиления, и она скатилась на первую букву моего имени как знак признательности! Я приподнял камень и увидел полный костюм жандарма, оружие и парик.
— Для одного? — спросил г-н Жакаль.
— Для одного… Таким образом я хотел испытать своего товарища. Я притворился, что огорчен.
«Один костюм! — вскричал я. — Единственный!»
Габриель оказался на высоте.
«Надевайте его, — сказал он мне, — и бегите».
«Бежать? А вы?»
«Я останусь здесь и буду искупать свой грех».
«Вы настоящий товарищ! — похвалил я. — Для осуществления задуманного я обойдусь и одним дорожным костюмом: два мне будут ни к чему. Просто я хотел посмотреть, можно ли на вас рассчитывать в трудную минуту… Помогите мне переодеться, если для вас не унизительно прислуживать жандарму».
«А как же я?»
«Вы останетесь как есть».
«В этом одеянии?»
«Да. Неужели вы не понимаете?»
«Нет».
«Дайте-ка я свяжу вам руки!»
«Я понимаю все меньше и меньше».
«Я жандарм, вы каторжник, которого переводят в какую-нибудь тюрьму… да придумаем мы, в какую именно, черт возьми! Тюрем разве мало во Франции? На рассвете мы выйдем: я поведу вас под конвоем».
«А-а…» — только и вымолвил он.
Габриель все понял.
Мы спрятались на складе, а на рассвете, как только пушечный выстрел возвестил об открытии порта, направились к воротам арсенала. Их только что открыли: портовые рабочие повалили толпой. Я пробился сквозь толпу, расчищая путь своему пленнику, и мы беспрепятственно вышли за ворота. Несчастный Габриель дрожал всем телом! Всего за несколько минут мы прошли через весь город и направились в Босе.
На расстоянии нескольких ружейных выстрелов от Тулона находился лес; мы добрались до него, но не прошли и десяти шагов, как три пушечных выстрела возвестили жителей Тулона и его окрестностей о побеге с каторги. Мы бросились в чащу, зарылись в листву, забросали друг друга сучьями и папоротником и замерли, ожидая наступления ночи, чтобы пройти через Босе незамеченными.
К счастью, когда жандармы стали прочесывать лес, начался ливень. Шагов за двадцать от нас они стали изрыгать проклятия, сетуя на погоду, и мы поняли: скоро они бросят облаву и укроются в ближайшем кабачке. Так и вышло: больше в этот день мы их не слышали. К восьми часам вечера мы снова пустились в путь, миновали Босе, а в четыре часа утра добрались до непроходимого Кюжского леса. Мы были спасены! Не стоит вам говорить, добрейший господин Жакаль, какие приключения ждали нас на каждом шагу от Кюжского леса до Парижа: у вас большой опыт, и вы можете себе представить, что наши тропинки не были усеяны цветами. Но мы прибыли целыми и невредимыми, а это главное; вы сами видите, что, если не считать нескольких ножевых ран да падения со стофутовой высоты в колодец, я чувствую себя прекрасно.
— Это настоящее чудо, дорогой господин Жибасье!
— Не правда ли?
— Если бы я был префектом полиции, я бы вам выдал документ о досрочном освобождении и денежное вознаграждение; к сожалению, я не префект, и если мои артистические симпатии удовлетворены вашим рассказом, то моя натура стража общественного порядка восстает против них, и должен вам признаться, что еще не знаю, за кем будет последнее слово; очевидно, это будет зависеть от вашего чистосердечного признания. Позвольте же мне продолжить свой допрос, хотя бы только для того, чтобы проверить правоту Карманьоля и убедиться в том, что истина кроется на дне колодца. Соблаговолите прежде всего мне объяснить, дорогой господин Жибасье, что вас привело сюда.
— Не знаю, кто меня привел, господин Жакаль, — сказал Жибасье, не понимая или делая вид, что не понял смысла вопроса. — Если бы не ваше общество, господин инспектор…
— Не то! Я вас спрашиваю, как вы здесь оказались?
— А-а, теперь понимаю… Добрейший господин Жакаль! Недавно я получил наследство в пять тысяч франков.
— Вы, стало быть, украли пять тысяч франков.
— Вы мой спаситель, господин Жакаль. Это так же верно, как то, что я не украл эти деньги: я их заработал честно, в поте лица своего.
— Э, значит, это вы потрудились в версальском деле… Я узнал ваш почерк, когда увидел, как ловко закрыта дверь.
— Что вы называете версальским делом?.. — спросил Жибасье, всем своим видом стараясь показать, что понятия не имеет, о чем идет речь.
— Когда вы прибыли в Париж?
— В воскресенье, господин Жакаль, как раз чтобы посмотреть, как поведут быка, который в этом году был просто великолепен. Говорят, его откармливали на тучных пастбищах в Ожской долине, и это неудивительно: Ожская долина прекрасно расположена, с одной стороны она защищена…
— Оставим пока Ожскую долину, если вы ничего не имеете против.
— С удовольствием.
— Расскажите, как вы провели это воскресенье.
— Очень хорошо, господин Жакаль. Мы славно повеселились с пятью-шестью парижскими друзьями.
— А понедельник?
— Понедельник я посвятил визитам.
— Визитам?
— Да, господин Жакаль, у меня было несколько официальных визитов и один по части пищеварения.
— Вы говорите о том, что делали днем?
— Да, господин Жакаль.
— А вечером?
— Вечером?
— Да.
— Дьявольщина!
— Что такое?
— Правду сказать, я ни в чем не могу отказать своему спасителю, — проговорил Жибасье, словно рассуждая вслух.
