— Если бы пословица «С глаз долой — из сердца вон» не была печальной истиной, — кокетливо проговорила маркиза, — вы освободили бы меня от необходимости продолжать: вы догадались бы, о какой услуге я пришла вас просить.
— Маркиза! Эта пословица лжет, как и все пословицы, которые могли бы опорочить меня в ваших глазах. И хотя я был лишен удовольствия видеть вас со времени нашей последней размолвки по поводу графа Рапта…
— По поводу нашего…
— По поводу графа Рапта, — торопливо перебил ее генерал, — и размолвка у нас с вами произошла около трех месяцев назад. Однако я не забыл, что нынче у вас день рождения, и только что послал вам букет: вы найдете его у себя, когда вернетесь домой. Это сороковой букет, который вы получите от меня.
— Сорок первый, генерал.
— Сороковой; я слежу за датами, маркиза.
— Давайте проверим!
— О, как вам будет угодно!
— Граф Рапт родился в тысяча семьсот восемьдесят седьмом году…
— Прошу прощения, это произошло в тысяча семьсот восемьдесят шестом.
— Вы в этом уверены?
— Еще бы, черт побери! Свой первый букет я отправил вам в год его рождения.
— За год до его рождения, дорогой генерал.
— Ну, знаете ли!..
— Никаких «знаете ли»! Именно так и обстоит дело.
— Ну хорошо! Впрочем, я пришла не для того, чтобы говорить с вами о несчастном мальчике.
— Несчастный мальчик? Прежде всего, он уже не ребенок: мужчина, которому сорок один год, далеко не мальчик…
— Графу Рапту только сорок лет.
— Сорок один! Я слежу за датами. И потом, не такой уж он несчастный, мне кажется: во-первых, вы выплачиваете ему что-то около двадцати пяти тысяч ливров ренты…
— Ему следовало бы получать все пятьдесят, если бы не его отец, у которого каменное сердце!
— Маркиза! Я незнаком с его отцом и ничего не могу вам на это ответить.
— Вы незнакомы с его отцом?! — вскричала маркиза тоном Гермионы, которая вопрошает:
Я не любила? Я? Ты смеешь молвить это?
3
— Не будем ссориться, маркиза! Говоря о графе Рапте, вы назвали его несчастным, а я вам ответил: «Не такой уж он несчастный! Во-первых, у него двадцать пять тысяч ливров ренты, которую вы ему выплачиваете…»
— О-о, ему следовало бы получать не двадцать пять, а…
— …пятьдесят, как вы уже сказали. Итак: двадцать пять тысяч ренты он получает от вас; жалованье полковника составляет четырнадцать тысяч франков; звание командора ордена Почетного легиона приносит ему две тысячи четыреста! Сложите-ка, прошу вас. Да прибавьте депутатские! Кроме того, поговаривают, что благодаря вашему влиянию на брата он вот-вот женится на одной из красивейших парижских наследниц, да еще возьмет в приданое два не то три миллиона. Аи да несчастный мальчик! Мне, напротив, кажется, что он, как сказано в поговорке, «счастлив, словно незаконнорожденный»!
— Фи, генерал!
— Да это же поговорка! Вы сами их употребляете, почему же я должен лишать себя этого удовольствия?
— Вы недавно сказали, что все пословицы лгут.
— Я говорил лишь о тех из них, что могли бы опорочить меня в ваших глазах… Однако, мне кажется, мы отклонились от темы, ведь вы сказали, что пришли просить меня об услуге. О какой услуге идет речь?
— Вы не догадываетесь?
— Нет, могу поклясться!
— Угадайте, генерал!
— Сожалею, маркиза, но мне ничего не приходит в голову.
— Я пришла пригласить вас на бал, который даю завтра.
— Вы даете бал? — Да.
— В своем доме?
— Нет, у брата.
— Стало быть, бал дает ваш брат.
— Это одно и то же.
— Не совсем… так я, по крайней мере, полагаю. Ведь я послал сорок букетов не вашему брату, а именно вам.
— Сорок один.
— Не хочу спорить: одним букетом больше, одним меньше…
— Вы придете?
— На бал, который дает ваш брат?
— Так вы придете?
— Вы говорите это серьезно?
— Я вас не понимаю.
— Ваш брат называет меня старым монтаньяром за то, что я примыкаю к партии левых центристов и голосую против иезуитов! Удивляюсь, почему бы ему не называть меня заодно и цареубийцей!.. Интересно, чем он занимался в те времена, когда я точил волчки и мастерил бриги на Стренде? А делал он то же, что мой брат-шалопай: служил г-ну Бонапарту. Только мой братец-пират служил ему на море, а ваш — на суше, вот и вся разница! Итак, я повторяю свой вопрос: вы говорите серьезно, приглашая меня на бал?
— Разумеется.
— Равнина приглашает гору?
— Равнина поступает как Магомет: если гора не идет к Магомету…
— Да, да, знаю: Магомет идет к горе. Однако Магомет — честолюбец, который наделал много такого, чего не позволил бы себе честный человек.
— Как, дорогой генерал?! Вы не хотите присутствовать на балу, где будет объявлено о помолвке моей племянницы Регины с нашим дорогим…
— … с вашим дорогим сыном, маркиза… Итак, вы принесли мне оливковую ветвь?
— Увитую миртом! Да, генерал!
— Маркиза! По правде говоря, брак, который вы устраиваете, кажется мне несколько рискованным. Ведь вы не станете отрицать, что это ваших рук дело?
— Чем же он рискованный?
— Вашей племяннице всего семнадцать лет.
— Ну и что?
— Она слишком молода для человека, которому сорок один год.
— Сорок.
— Сорок один! Не говоря уже о том, дорогая маркиза, что в тысяча восемьсот восьмом или восемьсот девятом году ходили слухи о связи графа Рапта и госпожи княгини де Ламот-Удан.
— Молчите, генерал! Не пристало людям нашего круга говорить друг о друге подобные гадости.
— Нет, люди нашего круга позволяют себе подобные предположения лишь мысленно. Однако перед вами, маркиза, я размышляю вслух. И я не счел необходимым в разговоре с вами взвешивать каждое слово. Позвольте мне еще кое о чем с вами переговорить.
— О чем же?
— Я ни за что не поверю, что вы взяли на себя труд приехать с улицы Плюме на улицу Варенн с единственной надеждой завербовать на свой бал никудышнего танцора.
— Почему же нет, генерал?
