Поражение Ниамора сейчас значило больше, чем необходимость обуздывать соперницу, и Эрхина приняла мысли, поданные ей Дер Грейне, даже не замечая, что это мысли чужие. Опершись на резные подлокотники, она подалась вперед; лицо ее дышало гневом и негодованием, и каждый из воинов чувствовал, что своим бездействием оскорбил священные валы Аблах-Брега.
– Раб не смел поднимать руку на военного вождя, на героя, прославленного подвигами! – подал голос Бран. Он смотрел набычившись, впервые в жизни переживая сладкий ужас бунта. Родовая честь перевесила привычное преклонение перед словом фрии. – Это бесчестье для всего острова Туаль, что военного вождя предательски, со спины убил какой-то чужеземный проходимец… Раб, коварно, вероломно…
– Да, это бесчестье, это было бы огромное бесчестье для острова Туаль, если бы его военного вождя, первейшего из героев, убил бы простой раб! – горячо подхватила фрия Эрхина. – Каковы же прочие наши мужчины и воины, если первый из них дает себя убить простому рабу! Позволяет свернуть себе шею, как новорожденный ягненок! Не раз мы слышали, как Ниамор сын Брана в этом самом покое требовал чести делить вепря, перечислял свои подвиги и искусства, твердил, что ни один враг не подкрадется к нему незамеченным! И вот – не в диких лесах, не в каменных скалах, где живут чудовища с одним глазом, не во мраке яростной ночи, а среди ясного дня, на зеленых валах Аблах-Брега к нему открыто подходит враг, а он даже не замечает его!
– Но он не ждал нападения!
– А почему он его не ждал? Настоящий воин всегда, в любое мгновение, при каждом ударе сердца готов отразить нападение, ждет он его или не ждет! В чужой стране или в своей постели! О чем же он думал?
Сэла могла бы сказать, на чем тогда было сосредоточено то, что сам Ниамор в очередном приступе бахвальства мог бы назвать своими мыслями. Но такой ответ не годился для Срединного Покоя и для ушей фрии.
– Нет, не раб виноват в том, что Ниамор лишился жизни! – продолжала Эрхина. – Воля Богини направляла руки раба! Ниамор сын Брана разгневал Богиню своей непочтительностью и получил справедливое наказание. Ради чести всего острова мы не можем допустить иного. И раз уж наш военный вождь был так неугоден Богине, нам остается предать его забвению и выбрать нового.
Воины за спиной Торварда отступили. Он остался стоять, где был. Сэла тоже не трогалась с места, не веря, что все может кончиться так хорошо, и выжидала какого-то подвоха.
Эрхина сделала Торварду знак подойти, и у Сэлы замерло сердце. Чары кюны Хёрдис сильны, но и верховная жрица Богини не то что все прочие люди. А если она сумеет взглянуть сквозь наведенный облик? Раньше она не замечала поддельного слэтта, но теперь сами обстоятельства, будь они неладны, заставляют ее вглядываться в него со всем вниманием. Неужели она не узнает того, кого так пылко обнимала когда-то? А вдруг ей сердце подскажет!
Но, похоже, сердце фрии Эрхины не значилось среди ее советчиков. Торвард приблизился к трону на несколько шагов и остановился. Мельком он заметил на груди Эрхины черный камень, о котором говорила Сэла, но тут же поднял взгляд к ее лицу. Он тоже думал: неужели она его не узнает? Он-то узнавал ее – ту, которой так восхищался, о которой так мечтал… Сердце его дрогнуло: впервые после того далекого дня в саду Богини он видел ее так близко, они вновь стояли друг против друга. Даже помня о нанесенной Аскефьорду обиде, он был поглощен и захвачен ее красотой.
– Как твое имя? – спросила Эрхина.
И Торвард не сразу смог ответить на этот простой вопрос: казалось странным услышать его от той, которая его знала.
– Коль, – коротко ответил он наконец и подивился, что она верит этой грубой лжи.
– Где твое место?
– В кузнице.
– Откуда ты? Я слышу по твоей речи, что ты из сэвейгов.
– Я из Слэттенланда.
– Ты был пленен в военном походе?
– Нет. Меня подарили тебе… госпожа. Я попал в плен на Квиттинге, и оттуда меня прислали сюда.
– Ты был воином?
– Да.
Эрхина смотрела ему в лицо, словно забыв, о чем хотела еще спросить. Выбор Богини был никак не случаен: среди рабов нечасто встретишь такую прямую, крепкую фигуру, у которой вечный страх не ссутулил плечи и не вдавил грудь, такую гордую посадку головы… Такой прямой, открытый, значительный взгляд… Такие ясные, умные карие глаза… Взгляд этих глаз проник в самое сердце: они словно бы намекали на что-то, известное только им двоим… Она мельком вспомнила высокого белобородого старика, который подарил ей этого раба от имени кого‑то из мелких квиттингских вождей… Необычный подарок! И как кстати! Если бы она знала, что подаренный раб окажет ей такую услугу, то отплатила бы за него еще щедрее.
– Отвечай! – Опомнившись, Эрхина придала взгляду величавую надменность. – Ты с намерением убил Ниамора?
– Видно, в обычаях Морского Пути и Туаля очень большая разница! – с намеком ответил Торвард. – Тут все что-то говорили про благородную деву… – Он бросил мимолетный взгляд на Сэлу. – А мне сдавалось, что она – рабыня, твоя рабыня, госпожа. Разве нет?
– Да, – ответила Эрхина, вспомнив, что Сэла не только дочь конунга фьяллей, но и пленница, взятая в рабство.
– Ну, а значит, своей чести у нее нет, – продолжал Торвард. – Честь – только у тебя, госпожа, у ее хозяйки. Это на твою честь, госпожа, он покушался у всех на глазах. И ты сама за себя постояла – моими руками. Что же еще мне, твоим рукам, было делать, когда тебя обижали? А за оскорбление Невесты Ванов
[2]
я могу убить кого угодно. Только он сам себя убил. Сам сломал себе шею.
И все с изумлением глядели на раба из кузницы, который так спокойно говорил о своем праве лишить жизни военного вождя, ничуть не сомневаясь в своей способности сделать это, словно сила всех богов снизошла в него и должна была снизойти, раз уж в ней есть нужда. Воины слушали его сосредоточенно; на некоторых лицах отразилось понимание, на других – сомнение. Простой прием, которым раб с копотью на руках убил прославленного вождя, все они знали. Из такого захвата можно выйти живым, но только расслабившись и сдавшись. А сдаться Ниамор никак не мог. Он, с его упрямым и неукротимым нравом, сделал то единственное, что от него следовало ждать, – попытался освободиться и действительно сам сместил себе шейные позвонки, да еще таким мощным усилием, что его убийце почти ничего не оставалось делать. Знал ли раб, что Ниамор непременно сделает это самое усилие?
А Эрхина слушала с жадным вниманием, как никогда в жизни не слушала никого, кроме своих наставниц-жриц. В ней боролись недоумение, изумление и даже где-то восхищение. Он все говорил верно, этот некрасивый, черноволосый раб с темными глазами. У рабыни нет прав, у раба нет ответственности; домогательствами к ее рабыне Ниамор оскорбил ее же, фрии, честь, а ее раб дал отпор от ее же имени, потому что своего у него просто нет. В лицах этих двоих она сама и подверглась нападению, и отомстила за себя.
