Эрхина отвернулась, пряча злой блеск глаз. Ей предстоит или жить – хозяйкой Трона Четырех Копий, в прежнем блеске силы и почета, хотя и с тайным сознанием своей униженности. Или умереть опозоренной, уступив свое место… и даже своего мужа Дер Грейне. Она-то не прочь, какие тут сомнения! Дер Грейне воспользуется прекрасными плодами ее мучений! Перейдет море, не замочив ног! Будет смеяться над ней, наслаждаясь своим высоким положением и любовью этого… чудовища, который что-что, а это умеет! Все в Эрхине ломалось и переворачивалось от горечи и решимости не допустить такого падения… Любой ценой… Никто не узнает… Все останется позади, все будет как прежде… Надо только сказать «да»…
Но вот это «да» было черной пропастью, через которую Эрхина не могла перешагнуть. Она даже не думала сейчас о том, нравится ей Торвард или нет, – она должна была подчиниться, отказаться от своей воли и гордости ради чужой воли и гордости. А вот здесь даже она сама не могла себя заставить.
Торвард смотрел на нее почти с тем же отчаянием. Говорить с ней, объяснять ей что-то было все равно что биться головой о скалу. Голова уже разбита в кровь, а скала стоит по-прежнему. Эрхина страдала, слушая его, но ничего не понимала. Если бы только она могла понять! Тогда она перестала бы быть его врагом. И тогда они бы что-нибудь придумали. Но она не желала даже в прошлом признавать себя неправой. Она просто не умела этого.
Торвард ждал ее решения, чувствуя отчасти отвращение к собственной жестокости, но он сказал ей правду: ему тоже некуда отступать. Может быть, какие-то другие люди сумели бы придумать какой-то другой выход, но он, с его горячим честолюбием, гордостью и упрямством, и его мать-ведьма ничего другого придумать не могли. В конце концов, ему было неполных двадцать шесть лет и до уравновешенной мудрости Харабаны Старого ему оставалось как пешком до Эльвенэса. По морскому дну. Он знал, что в жизни случаются поражения. Быть может, на свое счастье, он в этом убедился еще в первом своем походе одиннадцать лет назад. На память ему остался шрам на щеке – память о поражении и о том, как его преодолеть. Он не знал, как смиряться с поражениями. Каждый воин время от времени падает, но настоящий воин встает – чуть умнее, чуть сильнее, чем был раньше. Отказ Эрхины и разорение Аскефьорда для Торварда стало падением – и сейчас ему нужно было любой ценой подняться. Честь конунга фьяллей принадлежала не ему одному, за ним стоял Фьялленланд, стояла длинная череда предков и потомков, и он не мог пожертвовать честь, их общее достояние, даже самой красивой женщине Морского Пути.
А умнее и сильнее он станет позже, много позже. Он не знал, что в эти дни только вступает в темный лес своих испытаний, продираться через который ему предстоит целых три года.
Они сидели на траве и в упор смотрели друг на друга, как две скалы, как кремень и железо, от столкновения которых грохотали молнии, но никто не желал поддаваться. Туалы, толпившиеся поодаль, с беспокойством наблюдали издалека за их долгой беседой, но Эрхина не ждала помощи. Помочь ей никто не мог. Она и Торвард – в одном мире, а прочие – в другом. Они, как Бог и Богиня в подземной стране теней, знают то, чего не знает никто из смертных.
Торвард встал на ноги, подобрал свой плащ и приглашающе махнул рукой женщинам. Жрицы приблизились, переводя взгляды с его решительного и замкнутого лица на подавленно-отчаянное лицо фрии. Она так и осталась сидеть на траве, когда он встал.
– Не очень-то видно, чтобы ты, Торвард конунг, хотел с нами мира! – хрупким от волнения, но полным достоинства голоса произнесла Фрейунн.
– Это вы должны хотеть мира со мной! – немедленно последовал независимо-жесткий ответ. – Завтра в полдень я жду вашего решения. Или фрия соглашается на то, что я ей предложил, или я приду и возьму ее сам. Ее и все на этом острове, что мне приглянется. Пусть помнит, что у моей сестры тоже есть башмаки. А если у нее имеются защитники – пусть защищают.
Выразительно поглядев на Кадарна и Деальгара, стоявших первыми в толпе мужчин, он на прощание кивнул женщинам и пошел вниз по тропинке, туда, где ждали его фьялли, и те поспешно сомкнулись возле него, словно закрывая от взглядов.
– Ничего себе, уделал! – отчасти с тревогой, отчасти с одобрением бормотал Ормкель Неспящий Глаз, еще более красный от волнения, но довольный, что победа осталась за конунгом. Слов беседы Торварда с Эрхиной никто не слышал, но выражение лиц обоих участников говорило само за себя.
– Прямо тебе Атли и Гудрун! – Халльмунд только теперь наконец решился вытереть взмокший лоб. – Я все так и ждал: ну, сейчас кинутся всей толпой!
– Да как же они кинутся, если тогда им амулета уж точно не видать? – Сёльви тоже был бледен, но сохранял свою обычную рассудительность. – Не дураки же, понимать должны.
– А если дураки? Тогда что?
– Ужас тихий, один мешок! – подражая купцу при проверке товара, пробормотал Эйнар Дерзкий. Но даже он выглядел каким-то осунувшимся: при всем его бессовестном остроумии даже он не находил в происходящем ничего забавного.
Торвард молчал. Перед своими он не должен был объясняться и оправдываться, а горькой тяжести его души разговоры облегчить не могли. Как это получается, что тот же самый человек для одних – светлый бог, покровитель и защитник, а для других – воплощение мирового зла? Торвард мучительно ненавидел себя за свою вынужденную жестокость, ненавидел Эрхину, которая заставляла его так поступать, жалел, что вообще встретил ее в жизни. Все те пятнадцать ночей, проведенных дома, ласковые пальцы перебирали его не отросшие после мнимого рабства волосы, теплый голос шептал, что он лучше всех на свете, и он верил, потому что Сэла действительно так думала. Но не она нанесла ему рану, и только ее любовь излечить его не могла. Ради сохранения своей чести и чести рода в глазах Морского Пути он вынужден был делать то, что делает. Даже будучи противным самому себе.
Шли последние дни прекрасного «травяного месяца», месяца Богини, но вечер казался пасмурным, словно над Аблах-Брегом нависла туча. К Дер Грейне в ее расшитый шатер приехала сверху мать, и после ее ухода лунная дева послала служанку передать, что просит встречи с конунгом.
Торвард пришел к ней сам. Теперь он был спокоен, только выглядел очень утомленным, точно не спал двое суток. Если бы ему сказали, что Эрхина предпочтет новую битву и он в этой битве будет убит, он не слишком бы огорчился.
– Приветствую тебя, конунг! – Дер Грейне величаво указала ему на низкую скамеечку, покрытую ковром.
Торвард сел, сцепил руки между колен и устремил на нее угрюмый выжидающий взгляд. Он даже ничего ей не ответил, после утреннего испытывая гнетущее отвращение ко всякого рода разговорам. Больше всего ему сейчас хотелось очутиться возле Сэлы, и чтобы никто больше не видел, как ему тяжело и гадко; очутиться в объятиях ее юных, но таких надежных рук, уткнуться лицом в ее маленькую, упругую и теплую грудь и услышать от нее, что он вовсе не то кровожадное чудовище, которым выглядит. Или что она любит его, хоть он и чудовище. Но Сэла далеко, а он вместо этого вынужден добиваться женщины, которая заведомо его не полюбит…
