– Что за разбойник напал ночью на эту мирную землю! – голосом, при котором не нужен был боевой рог, кричал он. – Я, Эрнольв сын Хравна, ланд-хёвдинг Аскефьорда, защищаю ее днем и ночью, и ты зря рассчитывал, что тебя тут некому встретить!
– Я, Эйрёд сын Халльфрида, конунг Тиммерланда, пришел сюда с моей дружиной! – ответил ему Эйрёд конунг. – А зачем – ты узнаешь об этом, если останешься жив!
И он метнул копье в Эрнольва, посвящая Одину вражеское войско. Железные крючья, брошенные навстречу друг другу с того и другого корабля, с громким лязгом столкнулись, частично сцепились между собой, частично полетели со своими веревками на дно, но большие корабли, быстро шедшие навстречу, почти вслед за этим ударились бортами; над водой прозвучал громкий треск дерева, боевые кличи, звон железа, когда первые удары мечей и секир обрушились на подставленные щиты.
Бергвид Черная Шкура, в своем знаменитом плаще из шкуры черного морского быка, яростно сражался на площадке Конунгова причала. Ему удалось захватить прибрежную полосу, и, несмотря на все усилия фьяллей, все больше и больше квиттов перебиралось здесь с кораблей на берег. Поскольку ланд-хёвдинг жил в своей усадьбе, старшим над дружиной Аскегорда оставался Рагнар, бывший воспитатель Торварда. Теперь ему было уже под шестьдесят, но он отчаянно бился, показывая, что опыт и отвага многого стоят даже тогда, когда сила рук уже не та. Видя за его спиной малый стяг Аскегорда – изображение черного дракона в память о мече Торбранда конунга, – Бергвид рвался туда и наконец схватился с ним. Вдвое моложе, полный неукротимой ярости и торжества почти осуществившейся мести, Бергвид стал теснить Рагнара и в конце концов поразил его.
Старик упал, но фьялли в пылу битвы даже не сразу заметили, что остались без вождя. Квитты теснили их, понемногу захватывая площадку, и наспех вооруженные люди, подбегавшие на шум со всех сторон и из глубины фьорда, изменить ход сражения уже не могли.
Часть квиттов еще сражалась на площадке причала и вокруг нее, а часть под предводительством Ульва Дубины уже спешила по каменистой тропе к Аскегорду. Воображению их рисовалась пещера дракона, полная сокровищ: казалось, все то золото и серебро, что Торбранд конунг, Торвард конунг и все их предки за семь веков награбили на морях и островах, так и должно лежать там грудами, нетронутое.
На этот раз кюне Хёрдис не пришлось, с таким ущербом для своего достоинства, спешно собирать пожитки и бежать из собственной усадьбы. Некому было заставить ее сделать это, да и времени для сборов и бегства не оставалось. Усадьба была полна шума, беготни, суеты, женского крика: возле оружейной еще раздавали секиры и копья рабам и челяди, потому что все хирдманы уже давно находились там, перед строем врага. Женщины держали в охапках детей, не зная, то ли собирать пожитки, то ли ждать, то ли просто бежать без оглядки, пока не совсем рассвело и есть надежда добраться до леса. Еще не ясно было даже, кто напал на них, и все в усадьбе по-прежнему считали, что это туалы. Но как могли напасть на них туалы, у которых сейчас находится сам Торвард конунг; где же он в таком случае, как допустил это и что с ним? Жив ли он вообще? Поэтому известие, что напал на них Бергвид Черная Шкура, в первый миг принесло облегчение, хотя, конечно, ничего хорошего в этом не было! Не имелось у Аскефьорда врага страшнее, чем Бергвид сын Стюрмира, потомственный кровный враг их конунгов, и не нашлось времени более неподходящего, чтобы отражать его нападение.
Расшвыривая рабов, неумело сжимавших топоры, и визжащих женщин, люди Ульва Дубины ворвались в хозяйский дом и стали выламывать все двери подряд, даже те, что не были заперты. Ими владела лихорадка поиска: где же все это золото, где? За какой из этих дверей мерцают груды сокровищ? После грохота замков время от времени раздавались торжествующие крики, но сундук серебра или несколько позолоченных чаш и кубков казались только началом, за которым должно последовать еще сто раз по столько – да где же оно все?
– Где его мать? Где это чудовище? Ищите ее, ищите! – орал Ульв Дубина с кровью на подбородке и дико всклокоченной бородой. – Но если кто присвоит ее золотой браслет, конунг тому голову оторвет! Найти старую ведьму и ко мне! Ничего на ней не трогать! Ни золота, ни амулетов!
Поскольку кюна Хёрдис уже почти тридцать лет не показывалась на Квиттинге, ни один человек из нападавших не знал ее в лицо. Ульв стоял посреди двора и орал, к нему тащили всех пожилых женщин, но он с негодованием отмахивался:
– На кой тролль мне эти старые рабыни! Мать конунга ищите, болваны!
Женщины с детьми бежали из усадьбы прочь, и пока их никто не задерживал: квиттам было не до них, они искали сокровища. Всю усадьбу уже перевернули вверх дном, в девичьей в поисках старой кюны опрокинули лежанки и побросали на пол одеяла и покрывала. Гагачий пух летал по переходам, трещал на огне факелов, которые спешно зажгли и рассовали во все железные кольца на стенах. Все сундуки и лари в доме лежали опрокинутые, везде на полу валялись более или менее ценные пожитки. Матери конунга нигде не было.
– Даже в отхожем месте искал, ну нету ее тут! – убеждали Ульва разозленные и взбудораженные хирдманы. – Сбежала, старая карга!
– Я вам покажу – сбежала! Искать, искать, конунг нам головы поотрывает! – вопил Ульв, понимая, что его-то голова будет первой.
– Да есть у нас хоть кто-нибудь, кто ее знает? Как ее отличить? Они вон все в какое-то тряпье одеты!
– Да разве можно кюну не узнать, болваны вы!
– Ну, иди сам узнавай, раз такой умный!
Раньше никому и в голову не приходило, что кюну, мать конунга, можно не узнать. Даже поднятая среди ночи, она должна выделяться среди челяди красотой, величавостью осанки и гордым достоинством перед лицом опасности. Но никого похожего в Аскегорде не имелось, а были только обычные старухи – с грубыми руками скотниц и морщинистыми лицами, одинаково напуганные, вопящие и причитающие, нелепые, с криво напяленными головными покрывалами, из-под которых торчали во все стороны жидкие полуседые или седые космы. Многие из квиттов уже бросили тормошить старух и пустились искать себе добычу помоложе и покрасивее, и только Ульв все бегал по усадьбе, пытаясь найти кюну Хёрдис то в бочке из-под вчерашнего пива, то на полках в кладовке.
Никто не замечал сгорбленной дряхлой старухи, одетой в какие-то линялые обноски, которая выбралась из усадьбы почти сразу, как только в нее ворвались квитты и пока еще никто не мешал ей выйти. В то время как нападавшие крушили двери и замки, старуха, опираясь на клюку, переваливаясь, боязливо моргая морщинистыми голыми веками и воровато оглядываясь, проковыляла за ворота и пустилась вдоль редкого сосняка к берегу фьорда. Мимо нее часто пробегали мужчины: растрепанные, тяжело дышащие, с окровавленным оружием, а то и раненые, фьялли и квитты, одни туда, другие сюда, но на старуху никто не обращал внимания. А многие и вовсе ее не замечали: прижимаясь к стволу, она, в своей темной одежде, морщинистая, как сосновая кора, делалась невидима.
