Вот она уже стоит над самой водой, и ей видно пространство фьорда: шесть или семь чужих кораблей у причала, еще несколько поодаль в воде – одни пустые, на других люди. На площадке еще продолжалась схватка, но остатки фьяллей сопротивлялись из последних сил. Их упорство уже ничего не могло изменить, оно давало им возможность лишь погибнуть с честью, как погиб Рагнар.
Недолго понаблюдав за всем этим, старуха вынула руку из-под передника. На руке ее, коричневой и морщинистой, блеснул золотой браслет дивной работы – в виде дракона, свернувшегося кольцом. Старинное сокровище плотно сидело на худеньком запястье хилой старухи, точно для него-то и было сделано. А в кулаке, когда старуха разжала пальцы с изуродованными широкими суставами, лежал небольшой черный камень. Самый обычный на вид: золотую оправу кюна Хёрдис приказала с него снять, потому что она и без оправы не могла спутать «глаз богини Бат» с другим, а всем прочим отличать его было ни к чему.
– Ну, посмотрим, есть ли здесь и впрямь немного силы! – бормотала старуха себе под нос, быстро и ловко, при ее-то скрюченных пальцах, обматывая камень тонким ремешком с несколькими узелками. – Посмотрим, родит ли это черное яичко хоть какого-нибудь птенчика, а девять месяцев мы ему быстренько устроим…
…И вдруг громовой удар пролетел над Аскефьордом, разом перекрыв грохот железа и неистовые человеческие голоса. На причальных площадках, на берегу и в усадьбах, у дверей домов и дворовых построек, даже на корабле посреди фьорда, где сражались дружины Эрнольва ярла и Эйрёда конунга, люди в едином невольном порыве втягивали головы в плечи и поворачивались, опуская руки с клинками и щитами. Люди смотрели вверх, ожидая увидеть темные тучи незаметно подкравшейся грозы, но видели предутреннюю голубизну и легкие белые облака. А гром раскатывался все дальше, не умолкая, и постепенно в этом грохоте ухо стало различать голос – хохочущий, больше похожий на завывание бури, чем на голос человеческого существа.
Внезапно все разом закричали: все одновременно, кто где был, на протяжении длинного фьорда увидели одно и то же. Женщина исполинского роста встала над фьордом, упираясь ногами в тот и другой берег, и голова великанши оказалась выше самых высоких елей. Ее развевающиеся черные одежды, рваные и растрепанные, застилали свет, накрывали сумрачной тенью всю округу. Голова размером с дом, копна черных спутанных волос, похожих на грозовую тучу, огромная пасть, широко раскрытая и хохочущая, – все это было так ужасно, что люди падали, точно сама земля дрожала у них под ногами. Дикий хохот великанши разносился над фьордом, отражался от каменистых склонов ближайших гор и возвращался обратно, усиленный, удвоенный и утроенный, и уже мерещилось, что впереди и сзади, справа и слева стоят и хохочут такие же великанши. Сами горы ожили, чтобы пожрать людей!
Великанша взмахнула руками, и все увидели, что в каждой руке у нее болтается маленькая, как котенок, человеческая фигурка. Не все еще сумели разглядеть и понять, что это, как великанша сунула фигурку себе в рот, потом вторую, что-то плюнула, наверное, щит или шлем, и стала жевать. По ее подбородку потекла красная кровь, закапала на грудь, как сок из переспелых ягод. Нагибаясь, великанша хватала с кораблей и берегов все новые фигурки и то совала их в рот, то рвала на части и разбрасывала с хохотом, как исполинский злой ребенок, которому надоели его игрушки. Вот она подняла на вытянутых руках корабль, и длинный боевой дреки в ее руках казался меньше корзинки для ягод. Великанша подбросила его, и весла, щиты, копья посыпались с него, как щепки или сосновые иголки. Хохоча, великанша переломила корабль пополам и разбросала обломки по обоим берегам фьорда.
Треск сломанного корабля наконец пробудил людей от дикого ужаса, заморозившего кровь в жилах. Фьялли, квитты, тиммеры разом опомнились и бросились врассыпную. Никто уже не думал ни о битве, ни о враге, ни о нападении, ни о защите, всеми владело одно: ужас перед жуткой фигурой богини Бат и желание уйти от нее как можно дальше. Те, кто был на кораблях, дружно гребли прочь от нее – одни к вершине фьорда, другие к открытому морю за устьем. Бывшие на берегу бросали иссеченные щиты и бежали прочь, не разбирая дороги. Почти мгновенно берега опустели, только брошенные корабли качались на утренней волне. Над причалом Бьёрндалена поднимался густой дым.
Тьма рассеялась, и великанша исчезла.
«Белый Змей» Эрнольва ярла подошел к причалу, усталые после битвы с тиммерами и придавленные жутким видением хирдманы прыгали в воду и брели к берегу. Навстречу им бежали люди: челядь Пологого Холма, женщины, домочадцы ближайших дворов, искавшие спасения в усадьбе ланд-хёвдинга.
Между женщинами мелькала и Сэла: убедившись, что бежать поздно, она влезла в ту же лодку, что повезла мужчин Дымной Горы через фьорд в дружину Эрнольва ярла, и теперь ждала исхода битвы среди его домочадцев. Скользя взглядом по головам, она искала своих – отца, Кетиля, Гудбранда. Сердце ее тревожно билось: ведь отец ее хром и не очень-то ловок в битве! Мысли ее метались между страхом за близких и ужасом от пережитого: фигуру чудовищной женщины видели и здесь, но Сэла, единственная из всех, сразу поняла, что это такое. Кюна Хёрдис выпустила-таки на свободу богиню Бат! Богиню-Ворона, Богиню-Битву, в жутком, искаженном, кровожадном лице которой так трудно узнать добрую и благостную богиню Фрейю и с которой она, однако, составляет такое же неделимое единство, как зима и лето, свет и тьма, жизнь и смерть. Богиня повернулась к Аскефьорду своей темной стороной, и у Сэлы шевелились от ужаса волосы надо лбом: подумать только, это чудовище она сама принесла сюда, в своей собственной руке! Отчего она не разжала руку, когда этот камень тянул ее на дно?
– Сэла! – Кто-то вдруг схватил ее за плечо.
Обернувшись, она увидела Оддбранда. «Старый дракон», как звала его кюна Хёрдис, в кольчуге и в шлеме, тяжело дышал, и ноги его были мокрыми: он тоже сражался на «Белом Змее». На бедре его виднелась торопливо наложенная повязка, а на ней проступило яркое кровавое пятно и разливалось все шире. Опираясь на копье, старик удерживался на ногах из последних сил, и Сэлу поразило то открытие, что железный и несгибаемый, как сам Один, Оддбранд такой же человек, как все, в придачу – старый, раненый и обессиленный.
– Она выпустила, выпустила! – закричала Сэла, едва завидев человека, который ее поймет.
– Ты видела, видела? – тяжело дыша, одновременно с этим выговорил Оддбранд. – Видела это?
– Она выпустила…
– Нет, слава Одину, еще нет! Это еще была не она, это был только морок! Она выпустила только образ того, что там внутри, еще не саму богиню! Но ты видела, что это за образ! Плохо нам всем будет, если она выпустит саму богиню! А она это сможет! Сможет, она это сделает, если ее только тронут! Если ей будет грозить опасность… Великий Ас, она это сделает!
Оддбранд был в непривычной растерянности и говорил необычайно много, тревожно и даже бессвязно, но Сэла отлично его понимала.
– Если ее кто-нибудь тронет, она ее выпустит! Она не станет думать, что будет потом! Она всегда этим отличалась, всю жизнь! Она гордится своей силой, она упивается своими способностями, она делает, потому что может делать, но она никогда не думает, что из этого выйдет, никогда! Даже тогда…
