Автор выражает благодарность московским клубам исторической реконструкции «Наследие Предков» и «Ратобор», опыт и дружинный эпос которых значительно украсили это произведение.
Пролог
Была глухая осенняя ночь, город спал, и только в новой бане в углу княжьего двора горели два небольших масляных светильника, поставленные на лавку. Повитуха задремала на овчине, устав после суточного бодрствования и нелегких трудов. Новорожденный, завернутый в старую отцовскую рубаху и крест-накрест перевязанный поясом, лежал рядом с матерью. Впервые за сутки здесь стихли шаги и голоса, прекратился скрип дверей и плеск воды.
Пламя двух фитильков почти не разгоняло мрак, только на бревенчатых стенах шевелились тени. Женщина засыпала, и сквозь дрему ей мерещились звездные бездны небес, распахнутые над низкой крышей, близко-близко. Из открытых Врат к ее сыну спускались три вещие гостьи, и звездная пыль искрилась на их белых покрывалах. Первая, согнутая старуха с морщинистым доброжелательным лицом, улыбалась младенцу, приветствуя его появление на свет. В натруженных руках она держала кудель и готовилась тянуть из нее нитку. Вторая, средних лет, принесла веретено, чтобы мотать на него старухину нить, и с добрым сочувствием глядела на молодую мать. А третья, совсем юная девушка с беспечным, дерзким, лукавым лицом, смотрела вызывающе, насмешливо и повелительно. В ее власти – будущее, а в руках поблескивают железные ножницы, которые она пустит в ход сию минуту или через семьдесят лет – как пожелает…
Смоленск, 830 год
Глава первая
С самого утра никто не ожидал важных новостей, тем более таких печальных. Накануне полохский староста Русак праздновал рождение долгожданного сына: у него было уже шесть дочерей, и вот наконец-то три вещие вилы, достающие младенческие души из облачного колодца Макоши, извлекли для него мальчика! Незадолго до рассвета Русакова мать, исполнявшая обязанности повитухи, вышла из бани, поклонилась на восток и протяжно закричала, чтобы слышали небо и земля:
– Вот родился у волчицы волчонок, людям на радость, себе на здоровье!
И староста, услышав ее голос, тут же свесился с крыльца, восклицая:
– Ну, что там, что?
Его пояс и рубаху – завернуть новорожденного – приготовили заранее, но Русак, услышав долгожданное «сын!», то и другое стянул прямо с себя и поскорее сунул в руки прибежавшей женщине, словно боялся, как бы Макошь в последний миг не передумала и не подсунула ему седьмую дочь!
[1]
В первые три дня никому, кроме повитухи, не полагалось видеть роженицу или новорожденного. Даже близко подходить к бане, где они оставались втроем, не следовало, и Русак изнывал от нетерпения, не в силах дождаться минуты, когда наконец сам сможет убедиться в своем счастье.
На радостях он тут же закатил пир, тем более что в гостях у него в эти дни были все трое детей смоленского князя Велебора. Пива пока еще варить было не из чего – ячменя едва хватало на посев, – но браги, приготовленной на березовом соке, было сколько угодно: белых древесных «коров» с черными отметинами на шкурах в лесах вокруг большого села Полоха, где правил Русак, имелось бесчетно. В Днепре наловили рыбы, а старший княжич Зимобор подарил хозяину одну из добытых лосиных туш. Пир удался на славу – смоленские кмети, родичи и домочадцы Русака, соседи весь вечер и полночи пили, пели, даже плясали, оглашая свежую весеннюю ночь хмельными и радостными голосами.
– Ты его как назовешь? – приставал к счастливому отцу младший Велеборов сын, Буяр. – Назови его – Смог!
– Лучше – Наконец! – предлагал один из его кметей, Прибыток, поддерживая княжича, который от пьяного хохота почти валился на стол.
Но Русак не обижался, а только, найдя пьяным взглядом какую-либо из сновавших вокруг женщин, размягшим от радости голосом допрашивал:
– Сын? Нет, ты мне скажи, верно – сын?
Княжна Избрана во всем этом буйстве участия не принимала, но оба ее брата с дружиной гуляли почти до утра. Сюда, в Полох, отстоявший от Смоленска, столицы днепровских кривичей-смолян
[2]
, на два дневных перехода, они приехали поохотиться. После долгой голодной зимы вся дичь в ближних лесах была повыбита, а здесь, в огромном Дивьем бору, паслось немало лосей. Уже вчера охотники привезли на Русаков двор шесть убитых быков, и весь вечер челядь возилась, разделывая туши.
Погуляли хорошо – давно так не случалось. Даже сам Секач, кормилец младшего княжича Буяра, упившись Русаковой брагой, плясал посреди клети и диким голосом пел «Купался Полель, да в воду упал», топча сапогами осколки глиняной миски. Стоянка, девушка из местных, пробегала мимо с кувшином, стараясь обойти плящущего боярина, споткнулась и упала прямо на Зимобора. Он поймал ее и посадил к себе на колени, и она не стала возражать – красивый старший княжич ей нравился, и она уже второй день поглядывала на него, улыбаясь глазами и будто бы чего-то ожидая. Буяр, весь красный и взмокший, все норовил схватить Стоянку за плечо и пьяно орал на весь дом:
– Брось его, иди лучше ко мне! Он порченый! У него невеста покойница, ко всем его девкам по ночам приходит и душит!
– Сам ты порченый, вяз червленый тебе в ухо! – кричал в ответ Зимобор, отталкивая от девушки загребущие руки младшего брата. – Отвяжись! А то я тебя так испорчу, тебе вообще больше девки не понадобятся! Ты не бойся! – утешал он Стоянку, обнимая и не давая соскользнуть со своих колен. – Она уже семь лет как умерла, этой весной как раз семь лет, срок вышел, она теперь уймется, больше не будет ходить!
Буяр, обидевшись, полез было разбираться, но толкнул кого-то из гостей, залил кому-то праздничную рубаху брагой, и двое молодых и гордых полохских парней посчитали, что это непорядок. Крепко взяв Буяра за белы руки, они подтащили его к бочонку и хотели было макнуть, но оказалось, что браги осталось всего на донышке, и Буяру только замочили русый чуб. Тогда Дедилей остался держать жертву, а Оленец собрал со всех кубков и кувшинов остатки браги, вылил опять в бочонок, и тогда уж они макнули Буяра от души. Неудивительно, что уйти своими ногами ему потом было никак не под силу, и Секач на себе уволок его в амбар, где им приготовили лежанки на старой соломе.
Стоянка все порывалась убежать, но больше для порядка, так что Зимобор легко догнал ее где-то в сенях или под лестницей… Там еще была куча каких-то мешков, пахнущих старой-престарой мучнистой пылью… Бровка и Чудила за каким-то лешим его искали, подкрадывались, как им казалось, неслышно, но очень громко стукаясь пьяными головами о косяки, истошным шепотом советовались, здесь ли он и не позвать ли его – или принести факел и посмотреть, а он кричал им, чтобы шли к лешему, он занят… Куда и когда девушка исчезла, Зимобор уже не заметил, а сам так и заснул на этой куче пахучих мешков.
