Во двор он выбрался ближе к полудню. И то не сам проснулся, а Избрана прислала разбудить. Дескать, княжна спрашивает, приехали они охотиться на дичь или на девок, а за девками так далеко было ездить незачем, этого добра и в Смоленске хватает, только там уже все ученые… Что-то такое над ним бормотала какая-то из сестриных прислужниц, но Зимобор поначалу мало что слышал из-за гула в голове. Но вставать и правда было надо.
Во дворе помятые гуляки, здешние и смоленские, умывались у конской колоды, обмениваясь обрывочными воспоминаниями о вчерашнем буйстве, как вспоминают битву. Глухарь пытался прямо на себе отстирать с подола рубахи пятна непонятного, но подозрительного происхождения, Жилята осторожно ощупывал подбитый глаз, но явно не знал, кому так обязан.
– Я просыпаюсь, смотрю: девка! – делился Шумила, пытаясь размять ладонями лицо, похожее на давно не стиранный мешок. – И, знаешь, ничего не помню. Думаю, первое: где я? Потом: кто я? У нее спрашиваю: ты кто? А она: ах ты, сволочь, не помнишь, кто я, после всего, что вчера было! Ну, думаю, слава Яриле: значит, что-то все-таки было!
Зимобор умылся, глотнул воды, даже велел облить себе голову, пытаясь прийти в себя. Так погулять им не случалось уже давно, так как последние два года выдались неурожайными. Утираясь рукавами рубахи, Зимобор вдруг увидел перед собой Годилу – кметя из отцовской дружины.
– Княжич! – Вид у Годилы был какой-то серый и сумрачный, совсем не подходящий этому солнечному, теплому, голубому и зеленому утру месяца ладича
[3]
. – Я к вам…
– Ты откуда? – Зимобор удивленно нахмурился, только сейчас сообразменялись, так на дне в ладье и прикорнули чуть-чуть, и то сон не идет. Князь Велебор-то… вчера в ночь…
– Что?
– Так… помер.
– Как?
Зимобор хмурился и безотчетно расчесывал пятерней густые растрепанные кудри, пытаясь отодвинуть их со лба, но они опять падали на глаза. То, что он услышал, не укладывалось в голове, было слишком неожиданно, слишком страшно и потому недостоверно.
– С вечера вроде ничего был… как всегда, – докладывал Годила, сам смущенный вестью, которую принес, и отводил глаза. – А утром пришли будить – не просыпается. Волхвы говорят, хорошая смерть, легкая. И княгиня тоже…
– Что – княгиня тоже? – У Зимобора мелькнула дикая мысль, что княгиня Дубравка умерла заодно с мужем.
– Тоже так говорит. Добрая смерть.
Князь давно был нездоров: уже несколько лет у него болело сердце, и за две последние зимы он заметно ослабел. Но весной, когда самое тяжелое время наконец осталось позади, все воспрянули духом, и сам князь надеялся, что теперь снова окрепнет. Он ведь еще совсем не стар – ему исполнилось пятьдесят два года. И вдруг…
Вокруг них уже собрался народ: кмети и местные переглядывались, шепотом передавали друг другу новость, вокруг слышались недоверчивые и горестные восклицания. Князь Велебор был справедлив и дружелюбен и как мог помогал самым бедным во время голодных зим. Но вот его не стало, и люди как-то по-новому взглянули в побледневшее лицо его старшего сына. Вся тяжесть ответственности за племя смоленских кривичей невидимо переползала на него, а он был еще совсем не готов ее принять.
– Иди… Избране скажи. – Зимобор посмотрел на дверь дома, за которой была сестра. – И Буяр где-то там. А мы… – Он окинул взглядом лица вокруг. – Собирайтесь, что ли. Поедем.
Кмети закивали, стали расходиться. Негромко загудели голоса. Зимобор тоже хотел идти, но вдруг увидел возле себя Стоянку. Бледная, со спутанными и кое-как заплетенными волосами, с запавшими глазами, девушка была похожа на тяжело больную.
– А меня… ночью… мара душила, – прохрипела она. – Мать говорит, следы остались, вот, посмотри!
Она полуотвернула голову, показывая горло, и Зимобор увидел на белой коже несколько синеватых пятен, похожих на следы пальцев. Увы, это зрелище было ему знакомо.
– Выходит, правда! – Стоянка, одной рукой держась за горло, второй обхватила себя за плечо, словно ей было холодно. – Про твою невесту. А я думала, так болтают… А выходит, правда… Она приходит и душит…
– Да чего там – правда! – Зимобор с досадой вздохнул. Только этого ему сейчас не хватало. – Одно название, что невеста! Ей десяти лет от роду не было, когда нас обручили, я ее видел-то один раз. Как она умерла, семь лет прошло, свободен я от нее. На, возьми. – Он вынул из левого уха серебряную серьгу с мелким красным камешком и вложил в руку Стоянке. – Прости, что так вышло. Я правда думал, что она этой весной уже не тронет.
Знал бы кто десять лет назад, когда старшего смоленского княжича обручили с дочерью Столпомира, князя полотеского, что все так выйдет! Тогда все радовались, что стародавнюю вражду наконец удалось успокоить и примирение двух могучих кривичских князей скрепляется родством. Княжне исполнилось всего девять лет, и свадьбы предстояло ждать еще долго: около трех лет, пока девочка созреет и станет девушкой, еще три года, пока обучится всем женским обязанностям, и только потом жрицы Макоши благословят ее на замужество. Зимобор, которому сравнялось четырнадцать, уже считался взрослым мужчиной, а его невеста была просто маленькой девчонкой, на которую и смотреть-то не стоило. Не хромая, не горбатая, на вид не хуже других, а что ему придется жениться по чужому выбору, он знал всегда. Остальное было делом туманного будущего. В юности, когда время идет медленно, «через шесть лет» кажется таким далеким, словно в другой жизни. И по сути, так оно и есть.
Уехав из Полотеска с маленьким перстеньком на пальце, Зимобор сразу забыл и о перстеньке, и о невесте, и через три года, когда в Смоленск пришла весть о ее смерти, не слишком огорчился. Теперь он был по-настоящему взрослым, вокруг него были живые девушки, а маленькая полотеская княжна давно стала расплывчатым воспоминанием. Он и не узнал бы ее, если бы встретил. Умерла – значит, судьба ее такая, а невест на свете много.
Только его мать встревожилась. Ушедшая на Тот Свет обрученной будет страдать в разлуке с суженым и попытается его заполучить. Забрав у сына невестин перстень, княгиня топором разрубила его пополам, положив на порог дома. Половинку, упавшую внутрь, она отдала Зимобору, а упавшую наружу бросила в Днепр, сказав при этом: «Иди к той, что подарила тебя. И как половинкам разрубленного одна с другой не сойтись, так и тебе моего сына больше не видать». Теперь обручение было расторгнуто, и умершая невеста не должна была тревожить живого жениха.
Но вышло не так. Все, кого Зимобору случалось обнять, потом страдали от невидимой и жестокой ночной гостьи. Громница, с которой он водился три года назад, тоже потом все жаловалась на душащую мару, показывала синяки на шее и спасалась только полынью; и та девчонка с уточками в ожерелье, с которой он гулял на Ярилин день, ну, там, в Ясенце, что ли, позапрошлой осенью…
Теперь Зимобору было уже двадцать четыре года, все его ровесники давно были женаты и имели по несколько своих детей, он один вроде как не повзрослел по-настоящему!
[4]
Носить такое проклятье всю жизнь ему совсем не хотелось – с надеждами на престол тогда пришлось бы проститься, – и он надеялся, что по прошествии семилетнего срока, который даже молодую бездетную вдову возвращает обратно в девушки
[5]
, освободится.
