Он не знает, что сейчас, ничего не заметив, сделал выбор и определил свой жизненный путь далеко вперед. А Галица знает. В последний раз она предлагала ему возможность оказаться на ее стороне. Он отказался, надменный потомок князей и богов. Галица лучше всех знала, как велика его сила на самом деле, и готова была принять его сторону даже против Замилы и своего молочного брата Хвалислава. Лютомер мог дать ей гораздо больше, чем те двое, а она заслужила больше! Но стать ее союзником он не пожелал, а значит, окончательно стал ее врагом. Молодую женщину уже давно мучила противоречивость ее положения: пока Лютомер ничего не знал о ее возможностях, он не обращал на нее внимания, но открыть ему правду означало для нее подвергнуться смертельной опасности. Галица понимала это, но смириться не желала. Она хотела, чтобы старший княжич сам догадался, какого внимания и какого обращения она заслуживает. А не хочет – пусть пеняет на себя.
Ее выбор был сделан. Вернувшись на княжий двор, она поскреблась на половину Замилы. Хозяйка уже собиралась ложиться: не зажигая лучин, в одной нижней рубашке она сидела на лежанке, а Новожилка расчесывала ее длинные, густые, угольно-черные волосы, продернутые кое-где белыми нитями седины.
– Уж прости, матушка, что тревожу тебя! – заговорила Галица, низко кланяясь и по привычке широко улыбаясь. К счастью, в полутьме никто не видел ее глаз. За многие годы Галица научилась улыбаться и кланяться, даже когда совсем не хотелось. Иначе ей было бы трудно выжить среди чужих, где вечное угодничество служило ей почти единственным оружием. – Прости, что тревожу. Позволь поговорить с тобой чуточку. Я надолго не задержу.
– Ну, ладно, – с неохотой согласилась княгиня и сделала Новожилке знак, чтобы вышла. Та охотно оставила свою работу и направилась к двери, по пути сунув в руки Галице гребень – дескать, дальше сама чеши.
Галица плотно закрыла за ней дверь и прислушалась, чтобы убедиться, что женщина действительно ушла. В большой клети было сейчас почти пусто – и Замира, дочь хвалиски, и почти вся челядь ушли на луговину посмотреть хороводы, и только старая бабка похрапывала в дальнем углу.
– Только дело-то у меня такое, что ни единого часа ждать не может! – заговорила Галица, подойдя к хозяйке и принявшись расчесывать ей волосы. – О тебе ведь я забочусь, душа ты моя, звездочка моя небесная! О тебе и о сыне твоем, о соколе нашем ясном.
– Ну, что там случилось? – недовольно спросила Замила. – Поздно уже! Князь может прийти. До утра не потерпишь?
– Князюшка в братчине сидит, с отцами разговоры ведет. А у нас такой разговор, что до утра ждать не может. Если упустим Жар-Птицу нашу, после не поймаем!
– Какую такую Жар-Птицу? Что-то я не видела ее.
– Здесь она, Жар-Птица наша, на луговине в шатрах живет.
– Ты про оковцев, что ли? – сообразила Замила.
– Про них, матушка, про них. Княжич-то оковский хочет князя нашего уговорить войско им дать, чтобы с хазарами воевать. А князюшка воевать не хочет. Значит, оковскому князю на Угре друг нужен верный, чтобы помог. Вот я и думаю: надо, чтобы сокол наш ясный таким другом ему стал. Пусть он у отца попросит войска и идет на Дон. Там и славу добудет, и добычу, и жену знатную – тогда кто же еще князю нашему наследовать будет, как не он?
– Что ты! – Замила даже обернулась, и Галица невольно дернула ей волосы. – Вот дура косорукая! – Хвалиска оттолкнула ее. – Ты что, сдурела? Хочешь, чтобы его убили там, соколика моего!
– Да не убьют! – убеждала Галица. – А дружина на что, а войско? Цел останется, ты уж мне поверь! Я его таким сильным словом заговорю, что ни железо, ни камень, ни дерево, ни иное что ему вреда причинить не посмеет. Зато какой почет и уважение добудет! Сейчас только и слышно – Лютомер то, Лютомер се, Лютомер, бойники, бойники, Лютомер! А тогда и о нем заговорят. Только ты, княгиня-матушка, должна согласие дать и князя уговорить, чтобы отпустил.
– Ну, хорошо, – неохотно согласилась Замила. – Я подумаю. Скажешь тоже – воевать идти…
Простившись с ней, Галица пошла искать Хвалислава. Он обнаружился там, где она и думала, – на опушке рощи. Приближалась Купала, по вечерам девушки водили хороводы и пели купальские песни, а Хвалислав сидел в тени, как леший, не смея приблизиться, но не сводя глаз с Далянки.
Под березами на опушке стояли многие из Ратиславичей, на траве сидели кое-кто из бойников. Лютомер и Доброслав стояли вдвоем, глядя на девичий хоровод и беседуя. Лютомер вертел в пальцах сразу три нитки бус – Лютавы и Далянки, доверенные ему на хранение на время игр. Когда предстоит много беготни, бусы снимают, – если нитка порвется, потом в траве не соберешь, а еще от резких движений и прыжков в игре можно получить тяжелыми каменными бусинами с размаху по зубам – тоже хорошего мало. После буйной игры девушки отдыхали, водили медленный хоровод и пели протяжную песню.
– Что сидишь, сокол сизокрылый? – шепнула Галица, неслышно приблизившись и опустившись на землю у него за спиной.
Хвалислав вздрогнул от неожиданности и обернулся.
– Тьфу ты! Крадешься, будто леший, – пробормотал он. В полутьме летнего вечера глаза Галицы светились каким-то особенным желтым светом, и по спине пробежал холодок. Хорошо знакомая женщина, молочная сестра, вдруг показалась каким-то иным существом, неведомым и опасным. – Что ты бродишь? Уйди от меня! Я тебя уже послушался один раз, так один позор вышел! Еще спасибо чурам, Мешковичи не стали отцу жаловаться. А то и с тебя бы голову сняли, и нам бы с матерью не поздоровилось. Пошла прочь! Я больше твои бабьи бредни слушать не буду!
– Не кричи, княжич, люди услышат! – примирительно и даже ласково зашептала Галица, проглотив все это и не поморщившись. – Ошиблась я, баба глупая! Больше не буду! Я совсем с другим пришла! Самое что ни на есть подходящее дело тебе предлагаю.
– Какое еще дело?
– Матушка твоя хочет, чтобы ты себе ратную славу и честь в поле добыл. Хочет, чтобы ты с оковским княжичем в поход пошел и со славой вернулся. Как прославишься, с добычей вернешься, а то и с женой знатной из русских земель, тогда тебе никто будет не соперник. Захочешь – и Далянку второй женой тогда возьмешь, потому что угрянским князем тогда ты будешь… а не оборотень какой-нибудь.
– Это матушка моя хочет? – ошарашенно повторил Хвалислав.
Всю эту речь он прослушал полуобернувшись, а теперь обернулся совсем и глядел на Галицу во все глаза. Он знал, что мать любит его больше жизни, но никак не ожидал от нее такого полета мысли.
– Да, матушка. – Галица не сомневалась, что в разговоре с сыном Замила выдаст все эти мысли за свои собственные. – Оттого у нас ничего не ладится, что оборотень над нами стоит, свет белый заслоняет. В нем все будущего угрянского князя видят, с тобой не считаются. У него – род знатный, и дружина верная, и слава ратная. А ты не уступай! Вот, дают боги случай отличиться – хватай обеими руками! Что ты сидишь тут, под березой? Подберезовик ты, что ли? Проси у отца дружину да ступай на Дон воевать. Вернешься с добычей, со славой – отец тебя тут же новым угрянским князем объявит. Тогда все наше будет – и честь, и слава, и невеста какая хочешь. Иди к княжичу оковскому, скажи, что ты ему друг. Вон! – Галица кивнула на дальний край луговины, где стояли вдвоем Лютомер и Доброслав, глядя на девичий хоровод и беседуя, как лучшие друзья.
