Войдя, Велем поклонился хозяевам и их чурам, стоявшим на полочке в красном углу под вышитым «родовым полотенцем».
[40]
Встречал его сам Вышеслав с братом Доброкраем и тремя женщинами, женами братьев, — но где чьи, Велем не знал. Приветственный рог ему поднесла девушка, видимо хозяйская дочь, однако глянула на гостя при этом не слишком приветливо. Девушка была уже совсем взрослая — лет семнадцати, не особо красивая, немного угрюмого вида. Когда она заговорила, стало видно, что зубы у нее неровные, клыки налезают на соседей. Но все же не так уж она была плоха, и Велем удивился, почему Вышеслав до этаких лет не сбыл ее с рук. Богатая вышивка на одежде показывала, что она достаточно искусна в рукоделье, как и полагается взрослой девушке-невесте. По вороту, рукавам и подолу рубаха была обшита полосками желтого шелка с очень красивым золотисто-коричневым узором, а на шее девушки висело ожерелье из пары десятков пестрых стеклянных бус. Велем вспомнил, что точно такую же ткань полянин Белотур преподнес Милораде, а значит, это тоже его подарки.
Когда все приветствия были произнесены и гостю предложили сесть, девушка отошла и устроилась на дальнем краю лавки, среди двух других, помладше, видимо своих сестер. Вышеслав начал снова, уже подробно и обстоятельно, расспрашивать Велема о последних событиях в Ладоге, о сватовстве Белотура Гудимовича и бегстве Дивляны. Об этом Велему менее всего хотелось говорить, но поскольку Вышеслав все главное уже знал от Вольги, скрывать не было смысла. Остряна тоже слушала из своего угла. Брат Горислав по приказу отца чуть ли не силой приволок ее из повалуши, чтобы она подала гостю рог. Остряне страшно не нравилось то, что отец показывает ее всем подходящим женихам, а на Домагостева сына она злилась уже потому, что его сестра везде успевала первой, перехватывая у нее все, к чему она только могла стремиться! И Полянские сваты выбрали дочь Домагостя, и Вольга Судиславич влюбился в нее, и даже боги избрали Девой Ильмерой именно ее! Часть своей неприязни Остряна перенесла на Велема и потому подавала ему рог с пивом с таким лицом, будто там был гадючий яд. Однако, вопреки желанию Остряны, сын Домагостя ей понравился. Он не отличался красотой и потому не унижал ее своим соседством, но в то же время выглядел рослым, сильным, а его открытое и честное лицо невольно внушало доверие. К тому же Велем явно не радовался успехам своей сестры Дивомилы: ему не нравилось сватовство полян и тем более ее бегство с Вольгой. Рассуждал он, как зрелый человек, и по всему было видно, что ему давно пора распрощаться с короткой рубахой неженатого парня. Через некоторое время Остряна невольно подумала: а может, из них и вышла бы подходящая пара? Не вечно же ей украшать собой лавки в отцовской избе, сидеть, будто переспелая земляника, а такое родство даже привередливый и осмотрительный Вышеслав должен наконец найти подходящим! Скорее всего, именно это он и предложит: ведь в обмен на Деву Ильмеру словеничи должны будут дать ладожанам другую девушку. Так почему не ее, Остряну? И если Вышеславу именно такой замысел пришел в голову, то Остряна готова была его одобрить.
Не только строптивая дочь Вышеслава, но и более умудренные люди в это время вовсю обсуждали положение дел. На западном берегу Ильмеря располагалось не менее полутора десятков сел, и Словенск был среди них самым крупным. Ильмерцы выращивали просо, ячмень, полбу, бобы, горох, овес. Разводили свиней, лошадей и коров, охотились на бобра, лося, медведя, рысь, белку. В неурожайные годы выручало озеро и сам Волхов, дававший рыбу. Словенск, стоявший на ручье под названием Прость почти два века, вытянулся за это время на тысячу шагов в длину. Везде виднелись крыши полуземлянок, крытые дерном или соломой, навесы для скота. Сразу за избами начинались полоски огородов, перед каждой избой лежал на берегу челнок-долбленка, а то и несколько. Добытые меха словеничи возили продавать, чаще в ту же Ладогу, где их брали варяжские гости в обмен на другие товары, а уж те товары — в тяжелые годы — возили по реке Ловать дальше на юг, чтобы обменять на жито. Но в целом жили неплохо, и народу в Словенске обитало заметно больше, чем в Ладоге. Расположенный вдали от моря, защищенный волховскими порогами, он сам никогда не подвергался набегам, и жизнь тут была более спокойная, чем на самом краю Варяжского моря. Обосновавшиеся в прежние времена в Ладоге свей Словенск почти не трогали, только обложили данью, а для себя выстроили два городка неподалеку, на реке Варяжке, которая в их честь и получила свое имя. Один из городков теперь назывался Ярилина гора, в честь расположенного неподалеку святилища Ярилы, а второй прежние хозяева звали Хродлаугхейм, по имени ярла, который первым там обосновался. Выговорить это у словеничей, занявших обжитое место после изгнания варягов, не получалось, и они стали звать его Родолуг. Тамошняя старейшина была обязана Словенску данью, но платила ее неохотно и то и дело заводила разговоры, что-де Вышеслав никакой не князь и дань собирать права не имеет. Это была еще одна причина, по который Вышеславов род старался всячески укреплять свою власть и влияние. И теперь в их руки попало еще одно средство к этому.
На следующее утро словенская старейшина собралась к избам Вышеславовой связки. Ни в одном из помещений все не могли уместиться, поэтому многоголосый говор гудел под открытым небом. Отсюда хорошо были видны Перынь и восемь священных огней на ее валах, напоминавшие о том важном событии, что свершилось в эти дни. Сюда явились отцы семейств, некоторые привели с собой женатых сыновей. Вон Городиша, муж Добролюты, всех четверых своих дубов привел, с неудовольствием отметил Вышеслав при виде этих пятерых, которые и правда возвышались в толпе, будто небольшая дубовая роща. Род Томиловичей, из которых происходил Городиша, издавна не ладил с родом Потемовичей, и Добролюту когда-то отдали туда замуж, надеясь на примирение. Но ничего не вышло: новоявленные родичи по-прежнему все говорили поперек, да и сама Добролюта не переставала спорить с родным братом!
Всех волновало, что теперь будет с Девой Ильмерой. Не успели словеничи порадоваться ее обретению, как прошел слух, что брат намерен как можно скорее увезти ее назад к родителям! Лишиться Огнедевы, которую ждали так долго, было само по себе обидно и тревожно, и тем более обидно отпустить ее в Ладогу, с которой Словенск соперничал с самого изгнания руси, боролся за первое место среди словенских поселений и жаждал обратить себе на пользу все выгоды ее местоположения.
— Как быть-то, Вышеславе? — кричали со всех сторон. — Неужели отдадим ладожанам нашу Огнедеву?
— Не отдадим!
— Не для того она нам богами светлыми дадена, чтоб взять и отдать!
— Вот так не отдать! — передразнил Городиша. — А не за так ты, Медыня, стало быть, отдашь? Почем возьмешь — за две коровы? Или за четыре? Ведь не простая девка как-никак!
— А пусть-ка сама Ладога нам выкуп за нее дает! — нашелся Медыня, один из самых ловких словенских торговцев, чаще всех пускавшийся в опасное путешествие с товаром через Ильмерь и дальше вверх по Ловати. — Так по правде будет!
— Да опомнись! Благословением богов торговать хочешь! — напустились на него соседи. — Ни так не отдадим, ни за выкуп не отдадим! Боги ее к нам привели, она теперь наша!
