Видя, что Медвянка кончила причитать и сидит молча, Явор поднялся и подошел к ней.
— Ступай-ка спать, хозяйка тебе постелила где почище, моим плащом укроешься… — начал он, но вдруг увидел, что Медвянка плачет. И ее лицо, с блестящими на щеках полосками слез, с приоткрытым ртом, ловящим воздух, застывшее от напрасного усилия удержать рыдания, растерянное и горестное, потрясло его так, что он запнулся и остановился. Такой он ее никогда не видел и даже вообразить не мог. На миг у него мелькнула мысль: не обидел ли ее кто-нибудь? Явор перевел взгляд на старика и ни о чем не стал спрашивать, сам понял, о чем здесь шла речь. Никто не обидел задорную белгородскую красавицу, просто она отхлебнула из горькой чаши обиды всего своего племени.
Услышав голос Явора, Медвянка поспешно отвернулась и закрыла лицо руками, не желая показаться ему в слезах, боясь подурнеть от плача и разонравиться ему. А Явор смотрел на ее склоненный затылок и вздрагивающие плечи, и на душе у него внезапно полегчало. Ему тяжелее было б, если бы Медвянка и здесь смеялась. Но она плакала — значит, у нее все же есть сердце, а раз оно учится сострадать, то сможет и полюбить. Сейчас она казалась растерянной и несчастной девочкой. Явору стало жаль ее, и он начисто забыл свою обиду.
Молча он взял Медвянку за руки и поднял с земли.
— Ну а платок-то на что? — негромко, грубовато-утешающе сказал Явор. Медвянка неловко повела плечом: не знаю я, где он!
Явор вытащил из-за пазухи тот ее платочек, который носил с собой с самой драки гончаров и замочников, и сунул его Медвянке. Она поднесла было его к лицу и вдруг замерла. Ее платок, с засохшим смазанным пятном крови Явора, разом напомнил ей прежнее веселье и насмешки над кметем. И ей стало так стыдно, что она заплакала еще пуще, уткнувшись в платок, который так небрежно отдала и который Явор так бережно сохранил.
— Ну, ладно тебе, будет, — неловко повторял Явор, не зная, чем ее утешить.
Он взял ее за плечи, и Медвянка тут же подалась к нему и уткнулась заплаканным лицом ему в грудь. Явор обнял ее, прижал к себе ее голову и глубоко вздохнул — не словами, хоть так он мог обещать ей свою защиту и утешение. И Медвянка не противилась, не рвалась из его рук, как вчера на забороле, а сама обхватила его, крепче зарылась лицом в его рубаху. И все вдруг изменилась, тоска отступила, ослабела, растаяла. Тепло и сила его объятий дали ей чувство защищенности и покоя, спрятали от пустых глаз Жели и бледного лика Морены. И слезы ее превратились в слезы радости, благодарности Матери Макоши за священный спасительный дар. Грубоватая заботливость, сердечное сочувствие, которые ожившее сердце Медвянки угадало за сдержанными неловкими словами Явора, сделали ее счастливой, — ведь она любима им, и даже сам Змей Горыныч не вырвет ее из его крепких рук.
* * *
В обратный путь белгородский дозор и остатки малоновгородцев двинулись на самой заре. Две тощие лошаденки везли колы с пожитками, каждый из гридей посадил на запасного коня ребенка или старуху. Отряд двигался неспешно, чтобы кони, которым предстояло теперь проделать весь долгий путь до Белгорода с седоками, не слишком утомлялись. Явор шел впереди, ведя на поводу своего коня с сидящей на нем Медвянкой. Она была рада поскорее оставить позади вымерший безвозвратно городок, но то и дело оглядывалась на обугленные стены — они словно не отпускали ее. Ей очень хотелось домой, в Белгород, многолюдный, шумный, полный людских голосов и насущных забот, там она надеялась позабыть мертвенное запустение, увиденное здесь. Но в глубине души она понимала, что нигде и никогда не сможет забыть этот убитый Змеем Горынычем городок, погасшие глаза старика. Они останутся с ней навсегда.
Явор иногда оглядывался на непривычно серьезную и печальную Медвянку. Он понимал, что ей тяжело, и хотел бы помочь ей развеселиться, но вот этого он не умел.
День выдался невеселый: небо затянули легкие сероватые облака, солнце едва проглядывало меж ними. Медвянка тосковала по солнцу, а спутники ее, напротив, были довольны.
— Хорошо ехать, не жарко, — поговаривали люди.
— Хорошо-то хорошо, — задумчиво бормотал Явор, из-под руки оглядывая степь. — Да дома-то не скоро будем. С этими попутчиками нам путь неблизким встанет. За три бы дня добраться — и то спасибо, Господи. В той веси, где вчера обедали, теперь, видно, ночевать придется.
К полудню небо прояснилось, зелень заблестела под солнцем, стало жарковато. Белгородский отряд со своими спутниками вышел к маленькой степной речке. Здесь зелень была погуще: по правую руку остался небольшой перелесок, : впереди виднелась широкая лощина, поросшая дубами, орешником, серебристой ольхой. Место было удобным для отдыха, и Явор решил остановиться. Теперь, когда с ними были женщины, дети и старики Мала Новгорода, ему приходилось быть вдвойне осторожным и прятаться от любого случайного взора.
Здесь же стоял высокий курган — посмертное жилье какого-то древнего князя или воеводы. Обернувшись к гридям, Явор кивком послал Спорыша на курган. Парень поднялся по склону на самую вершину, придержал коня и стал осматривать округу. Явор приостановился, наблюдая за ним. Спорыш огляделся по сторонам и вдруг замер, приложил ладонь к глазам и даже привстал на стременах. Гриди подтягивали поводья, не сводя с него глаз. Каждого кольнуло: что-то увидел. Спорыш поспешно стронул коня с вершины вниз по заднему склону кургана — значит, это «что-то» тоже имело глаза.
Явор забросил повод коня в руки Медвянке и шагнул навстречу Спорышу. Постоянно держа в уме возможную опасность, он каждый миг был готов к встрече с ней.
— Купеческий обоз едет! — доложил парень, подскакав к десятнику на расстояние негромкого голоса. — Небогато: три кола да бережатых с десяток, может, с полтора.
— Наши?
— Не, вроде хазары.
— Далеко?
— Перестрела с три будет. К тому краю лощины правят. Видно, тоже привал думают делать.
Явор цепким взглядом окинул ближайшие окрестности. Для него из этих немногих слов сложилась целая повесть — что есть и что может быть. Любая встреча в степном порубежье настораживала, особенно встреча с чужими. Полуденные славянские племена хорошо знали хазар, которым поляне и радимичи когда-то даже платили дань. Несколько десятилетий назад их одряхлевшее за века и обессиленное царство было окончательно разгромлено походами князя Святослава, но купцы их по-прежнему наполняли торжища всех русских городов. В Киеве хазарами и иудеями был заселен целый конец, который так и звался: Хазары. В порубежье их тоже привыкли видеть — по большей части через них Русь торговала с печенегами. Но доверять им было нельзя, и Явор спешно готовился к встрече.
Выбрав взглядом перелесок, который они только что миновали, он махнул рукой малоновгородцам.
— Давай туда! — велел Явор. На всякий случай он хотел укрыть женщин и стариков и развязать себе руки. — Кощей их знает, что за купцы хазарские вместо дороги чистым полем едут. Пугаться не пугайтесь, люди добрые, а посидите-ка под кусточками в тенечке, передохните. Давай, вали быстрее! Почине, пригляди!
