* * *
А орда стояла под стенами, устроившись на долгую осаду. После поединка трудно было сказать, кто вышел победителем. Белгородцы не давали дани, которую все равно не смогли бы собрать, и Родоман не уводил орду. Поединок, один на один ничего не дал, сил для общей большой битвы у белгородцев не было, и обоим народам оставалось только ждать: белгородцам — помощи от князя и других городов, а печенегам — голода в городе и его сдачи. Установилось равновесие, медленно потекли дни, одинаковые, как сухие горошины; весь мир для белгородцев замкнулся в крепостных стенах. Какими просторными они казались прежде и какими тесными оказались теперь!
Сияна со дня поединка проводила возле Явора почти столько же времени, сколько сама Медвянка. Боярышня как могла заботилась о поединщике: носила еду с воеводского стола, давала для перевязок лучшего полотна из материнских ларей. Иоанн одобрял ее заботы, говоря, что так и надлежит поступать христианке, и в такие часы Сияна соглашалась, что Христова вера хорошая и правильная. Но это не мешало ей носить подарки также и Обереже, то и дело расспрашивать его о здоровье Явора и благодарить за лечение. В священный колодец она побросала все свои перстеньки и жалела только о том, что может дать богам так мало.
Через несколько дней после поединка Сияна снова попросила Иоанна проводить ее на забороло. Провориха ворчала, уговаривала боярыню не пускать дочь ходить по стене, а Сияну словно какая-то непонятная сила тянула туда. Она боялась вида орды, но хотела ее видеть, потому что иначе, в воображении, племя Змея Горыныча казалось еще многочисленнее и ужаснее.
С самой зари на площадке заборола толпилось немало народу. Кого-то привели сюда те же чувства, что и Сияну, а у кого-то первый страх при виде степного воинства уже прошел — не в первый раз приходилось жителям порубежья видеть печенегов — и орда стала вызывать даже некоторое любопытство. Всем хотелось знать, как теперь противник Явора, старший печенежский княжич, жив ли?
Видно, и тому поединок обошелся недешево: Тоньюкук больше не показывался меж шатров стана. Шаманы с жезлами и бубнами каждый день плясали вокруг костра, прогоняя злых духов, мешающих Тоньюкуку подняться. Печенеги толпами собирались вокруг и хором протяжно повторяли за шаманами их непонятные заклинания. Но духи, видно, были упрямы и не хотели уходить.
— Гляди-ка! — говорили друг другу белгородцы на стене. — Вот ведь навье племя, угла не имеет, живет скотом да чужим добром — а тоже своего жалеет! Он у них, поди, первый молодец, вот они ему всем народом здоровья и желают.
— А чего кудесники-то скачут — где же их боги?
— Боги у тех есть, у кого земля есть, — отвечал бывалый старик, несколько лет проживший в печенежском плену и знавший их обычаи. — Мы, славянские роды, на сей земле сидим испокон веку — боги ее и нашими судьбами владеют. А печенеги ныне здесь стада пасут, а куда завтра подадутся — и сами не ведают. Только небо над ними всегда одно, — вот небо у них и есть великий бог, всему начало и конец. Ему и идолов не ставят, — зачем, коли само оно всегда здесь, только очи поднять. А зовут его Тэнгри, Тэнгри-хан, господин, стало быть…
Люди дивились, слушая старика. Чудной же народ, у которого нет ни богов, ни святилищ! Как же можно без них жить? Кто же направляет пути их народа и защищает от напастей? Чистый лазурный купол равно расправил крылья над городом, над печенежским станом, над всей землей. Какое же оно на самом деле, это вечное божество? И не отвести взора: власть верхнего мира беспредельна над всяким, кто не вовсе лишен глаз. Славяне видят в небе совсем не то, что печенеги или болгары-христиане. В одном сходятся все племена и народы, смотрящие на него: небо всегда рядом, только подними глаза…
В стороне от людей на забороле стояла Чернава и глядела на кибитки ближайшего рода. Когда-то много лет назад и она, тогда еще молоденькая девушка, вот так же кочевала со своей ордой. Но ее роду не повезло — отбившись от орды, он наскочил на большой русский дозорный отряд. После битвы всего несколько мужчин успели ускакать в степь, а остальные были перебиты, женщины и дети попали в плен. Теперь, при виде соплеменников, забытые образы и чувства всколыхнулись в памяти, но не дали радости ее уставшему сердцу. Слишком долго она не видела своих, не слышала родной речи. Чернаву переполняло глубокое волнение и тоска по судьбе, которая могла бы сложиться иначе, могла не лишить ее воли и родичей. А сейчас они стали ей не нужны. Слишком оторвалась она от соплеменников, а сын, единственное утешение ее жизни, в глазах печенегов будет русским. Она тоже потерялась меж мирами, но нет такого заговора, который даст ей прибиться к берегу. Ее дух успокоит только небо, к которому река жизни рано или поздно принесет всякого. Только Вечное Небо примирит род ее отца и род ее сына.
Чернава подняла лицо к небу и зашептала что-то, кланяясь вечному божеству.
— Ой, смотри! — Сияна увидела ее издалека и показала Иоанну. — Я ее вроде видела, это печенежка, она у Добычи живет. Что же она там делает? Кому она молится? Своему Тэнгри-хану?
Другие люди на стене тоже заметили печенежку; кто-то подтолкнул соседа локтем, кто-то кивнул, кто-то удивился, а кто-то и нахмурился. По заборолу пролетел глухой, смутно-угрожающий ропот.
— Смотри, чего это она? Что за ворожба? Ведьма печенежская, ей-то чего здесь надобно? Пойдем-ка, брате, подальше… А уж не она ли и орду вызвала сюда?
Постепенно собираясь в кучу, народ потянулся к печенежке и окружил ее. Она обернулась, прижалась спиной к бревнам заборола. В ее темных глазах были еще видны отблески чего-то значительного, обращенного не к земле, но к небесам. Но молитвенное чувство быстро уступало место страху; взгляд ее привычно молил: люди, я не делаю вам зла, оставьте меня!
— Ты чего тут бормочешь? — Вперед прорвался мужик в потертом поярковом колпаке, с недостатком нижних зубов во рту. Воинственно сжимая костлявые кулаки, он подступился к Чернаве, и в голосе его была злоба против всех степняков, сорвавших его с места и загнавших в чужой город. — Чего ворожишь? Своих дождалась? Рада? Навела беду на нашу голову? Вот мы тебе сейчас…
Толпа гудела. На смуглом лице Чернавы были страх и недоумение. И ее страх увеличивал стихийную злобу толпы, словно служил доказательством ее вины. А виноватый был нужен этим людям, которые уже потерпели от орды и ждали еще больше бед в будущем.
— Есть такая ворожба, чтобы замки с ворот сами падали! Чтоб стрелы обратно летели! — выкрикивал какой-то знаток из задних рядов.
Чернава не могла от испуга сказать ни слова, а только крепче прижималась спиной к огражденью заборола. Со всех сторон на нее устремлялись злобные взгляды, и у каждого злоба была порождена страхом. Страху и злобе толпы нужна была жертва; толпа не рассуждает, не думает, ею правят трусливые, коварные духи.
— Она виновата! Сбросить ее со стены, пусть к своему племени идет!
И едва кто-то крикнул это, как толпа, словно грозовая туча, начиненная молниями, надвинулась на Чернаву, со всех сторон к ней потянулись руки. Цепенея от ужаса, Чернава коротко вскрикнула, задыхаясь, злоба и беда сжимали ее тесным кольцом аркана.
