Старуха взяла один из стоявших возле нее серебряных кувшинов, перебралась назад к Тоньюкуку и налила из кувшина какое-то темное питье в серебряную чашу с русским чеканным узором. Тоньюкук отпил из чаши и откинулся на подушки, закрыл глаза, словно в сильном утомлении. Старуха, как непонятное животное, поползла вокруг его ложа, бормоча что-то и позвякивая бубенчиками. Украдкой оглядывая ханского сына, Галченя вдруг пожалел его: рана Явора была тяжелее, но сейчас он был гораздо дальше от смерти, чем Тоньюкук, считавший себя победителем в поединке. Заметно было, что печенег очень страдал от своих ран, и мужество, с которым он переносил боль, вызывало уважение.
Войлочная занавеска у входа снова приподнялась. В шатер вошел воин, а за ним — тот узкоглазый печенег, что приезжал к стенам Белгорода разговаривать с тысяцким о дани. Теперь от его прежнего пышного наряда осталась только шапка с лисьим хвостом, а одет он был в потертые кожаные штаны и засаленный халат, на поясе его висели нож в кожаных ножнах с костяными накладками, амулет и маленькое бронзовое зеркальце. Поклонившись Тоньюкуку, он отполз в сторону и сел на пол, как собака.
Тоньюкук знаком велел гостям продолжать. Боль ран не лишила его глаза остроты, а рассудка — ясности. Он видел, что между Яруном и его толмачом нет согласия, и хотел иметь под рукой своего толмача на всякий случай.
— Вот что мы хотим сказать тебе: почему твой славный отец не уведет орду под Киев? — снова заговорил Ярун. Всем видом он старался выразить усердную заботу о благополучии хана Родомана, его рода и его орды. — Киев намного богаче Белгорода, в нем множество серебра и золота, тканей, мехов, коней, доброго оружия и умелых ремесленников, которые его куют. В Киеве во много раз больше людей, чем в Белгороде, и там тоже нет воев.
— Ты лжешь! — презрительно бросил Тоньюкук. — В Киеве всегда много воев.
— Только не теперь! — поспешно заверил Ярун. — Князь Владимир увел всех воев из Киева с собой в поход. Белгородский воевода просил помощи у киевлян, и они сказали, что у них нет воев даже для своей защиты. Клянусь тебе в этом!
Ярун выразительно поднял глаза к небу и перекрестился. При виде гнева Тоньюкука он сильно забеспокоился, заговорил быстрее, так что Галченя едва успевал переводить и говорил лишь самое необходимое. И с каждым словом ему все яснее виделась подлость всей затеи и все более гадким казалось собственное участие в ней. Только сейчас Галченя запоздало сообразил, что купцы предлагают орде не просто уйти, но уйти под Киев. Хороша затея — спасаясь от волков, натравить их на соседа, на отца! Разве Киев не отец Белгороду? Разве не на часть получаемой Киевом дани строились его стены, кормятся его дружинники и их семьи? Разве мало среди белгородцев бывших киевлян? Галченя словно выплевывал самые необходимые, отрывистые слова, и ему было так противно, словно он жевал и глотал куски угля, — вот последний, все, больше не могу!
Тоньюкук внимательно посмотрел на Яруна.
— Поклянись, что в Киеве нет воев. — Он бросил купцу маленький кинжал с окованной серебром рукоятью. Тот удивленно и растерянно уставился на него, испугавшись вида ножа и не зная, что с ним делать. Для него главным в жизни были весы и обрезки серебра, он не знал священства оружия.
— Лизни, — с отвращением подсказал Галченя озадаченному купцу. — Они когда клянутся, ножи облизывают.
Наклонясь, Ярун осторожно лизнул плоскую сторону клинка.
— Если ты солгал, нож этот поразит тебя, — пригрозил Тоньюкук, и Галченя перевел его слова почти с удовольствием. Он знал, к своей печали, что купец не лжет и в Киеве в самом деле нет большой дружины, но верил, что Ярун не уйдет от наказания. Не печенежский, так русский клинок поразит его за подлый предательский замысел.
— Я не солгал! — снова заверил Тоньюкука Ярун. — А чтобы ты лучше верил в нашу дружбу, мы принесем тебе дар, который тебе будет по нраву!
— Что ты можешь мне дать? — пренебрежительно спросил Тоньюкук. — Откуда тебе знать, что мне придется по нраву? То, что мне нужно, я беру сам.
— Это то самое, что ты выбрал для себя. Мы отдадим тебе девушку с волосами как мед, которую ты видел на забороле.
Галченя застыл, пораженный, не веря своим ушам. Он знал, что купец хочет предложить ханскому сыну подарки, но мог ли он подумать, что в дар назначена Медвянка? Он не ждал, что низость купцов так глубока. В его голрве не укладывалось, как можно отдать на погибель любимицу всего города. Да какое право имеет Ярун распоряжаться ее судьбой — разве он ей муж, отец, брат? Да неужели ему не жаль погубить ее — такую юную, красивую, веселую? Галченя окаменел, не разжимая губ. Никакая сила не заставила бы его переводить эти слова.
— Он хочет привести к тебе Алый Цветок! — закричал печенег в шапке с лисьим хвостом и проворно, по-собачьи подполз ближе к Тоньюкуку. — Это я принес тебе эту радостную весть, я!
— Ал-Чечек? — спросил Тоньюкук, и лицо его смягчилось. Он тоже не ждал такого, но ему этот замысел пришелся по нраву.
— Правду ты сказал? — перевел теперь уже печенег в лисьей шапке. — Ты приведешь девушку — Алый Цветок?
— Приведу! — Ярун с готовностью поклонился. — Ты возьмешь ее как плату за твою рану и убедишь отца отвести орду к Киеву.
Тоньюкук молчал, раздумывая. А Галченю разрывало множество диких порывов: ему хотелось вскочить, заорать во всю мочь, убить Яруна, и Тоньюкука заодно. Сотня злых духов дергала его в разные стороны, мешая друг другу, и он оставался неподвижен, как каменный идол, но внутри весь бурлил, как котел над огнем.
В шатер снова вошел воин и что-то сказал Тоньюкуку, склонившись к его уху. Брови ханского сына на миг сдвинулись, но тут же его лоб разгладился, и он кивнул. Воин вышел. Вскоре полог у входа снова приподнялся и в шатер вошел молодой печенег с таким же широким серебряным поясом, какой был на Тоньюкуке в день поединка. По этому поясу Галченя узнал вошедшего — это был Тимерген, второй сын Родомана. Он казался ровесником Тоньюкука, а ростом был даже выше его и шире в плечах, — видно, разница между ними была меньше года. Матерью Тимергена была какая-то восточная красавица: в его круглом лице с выступающими скулами и покатым лбом почти ничего не напоминало старшего брата. Только глаза под широкими, сросшимися густыми бровями были такими же большими, темными. Они не так ярко блестели, но взгляд их был умным и внимательным.
Войдя в шатер, Тимерген почтительно поклонился Тоньюкуку.
— Здравствуй, брат! Как твоя рана?
— Я рад тебя видеть, брат! — Тоньюкук благосклонно кивнул ему и указал на подушку возле своего ложа. — Мне стало лучше после той вести, которую мне принесли эти люди. — Он показал глазами на Яруна и Галченю.
Тимерген сел и внимательно посмотрел на них.
— Я слышал, что к тебе пришли люди из города. Белый город хочет открыть ворота? Или… только эти двое хотят?
Его темные глаза пристально и недоверчиво изучали пленников. Он понял, что они — не послы от самого тысяцкого, но не знал еще, чего от них ждать.
