— Ты хоть крещеная? — дрожащими губами еле выговорила Елисава.
— Да, — с готовностью подтвердила Грядислава. — Как у нас в семье кто родится, так киевский митрополит бискупа со служками присылает, чтобы, значит, окрестил. Такой уговор положен еще со времен деда Изяслава. И меня, и Звеняшку, и Веся, и… прочих.
— А кого — прочих?
— Матушке с батюшкой много детей Макошь послала.
Сестра моя старшая замуж вышла давно… А иные маленькими померли.
Елисаве показалось, что Грядиша чего-то не договаривает, но настаивать не стала. Незачем чужим соваться в дела этого загадочного волчьего рода. Тем более что крестика на груди Грядиславы она что-то не заметила. Та носила небольшое ожерелье из нескольких бусинок с серебряной лунницей — знаком богини Марены.
— Сестра замужем? — только и спросила Елисава, пытаясь вспомнить разговоры о чем-то подобном. Не может быть, чтобы такое событие, как замужество дочери полоцкого князя, прошло в Киеве незамеченным, но она совершенно не помнила о том, чтобы Брячислав заключал родственный союз с кем-то из северных конунгов или западных князей, королей или герцогов. — За кем же?
— А ты не знаешь? — Грядислава посмотрела на нее с удивлением.
— Нет.
— Уж отец-то твой знает, — с непонятным выражением протянула Грядиша, будто у киевского князя были причины скрывать это от семьи и она, Грядислава, знала почему.
— Знает? — еще больше недоумевала Елисава. — Я ничего об этом не слышала. В чем там дело?
— Она за князем смоленским, Станиславом, замужем была, — сдержанно ответила Грядислава. — Давно… десять лет назад.
— А где же она теперь?
— За летигольского князя вышла. Ты, может, поедешь мимо, увидишь ее. Она в Герсике живет.
Елисава не стала задавать больше никаких вопросов, подозревая, что если Грядислава на них и ответит, то ответы ей не покажутся приятными. У нее и раньше было подозрение, что ее отец, Ярослав Киевский, как-то причастен к тому, что смоленский князь умер без наследников, а псковский князь Судислав попал в заточение, где обзавестись детьми, ему понятное дело, не удастся.
В своих блужданиях по черничнику девушки два или три раза натыкались на избушку. Когда Елисава впервые ее увидела, то даже ахнула от неожиданности. Маленькая, вросшая в землю, с дерном на крыше, где даже росли папоротники, покосившаяся избушка смотрела на мир единственным крошечным окошком без заслонки. Конек крыши венчало изображение коня, грубо, но узнаваемо вырезанного из елового комля, с солнечным знаком на груди. Избушка выглядела так, будто в ней-то и живет Мать Волков, обладающая властью созывать всех лесных зверей, сколько их есть, раздавать им поручения и назначать добычу. Тем не менее, избушка вовсе не была заброшенной: к ней вела тропинка, узкая, но заметная, и дверь открывалась без усилий, что свидетельствовало о том, что лесным жилищем часто пользуются.
— Кто здесь живет? — поинтересовалась Елисава, когда Грядислава впервые предложила ей зайти и отдохнуть. Правду сказать, в отдыхе она нуждалась, потому что вышли они совсем рано. А теперь уже перевалило за полдень, становилось жарко, и Будениха постанывала, что у нее больше нету сил.
— Никто не живет. Заходят, кому надо.
В избушке действительно никого не оказалось, но было чисто, земляной пол выметен, паутины нигде не виднелось Обычная деревянная утварь, очаг на полу в середине, глиняная посуда, лохань для умывания в ближнем к сеням углу, полотенце на колышке. Все выглядело так, будто избушка ждет кого-то. Словно в подтверждение этого на столе обнаружилась кринка со свежим молоком и полкаравая хлеба, опрятно завернутого в вышитый рушник. Елисава мельком заметила, что рушник покрыт знаками Ярилы, как жертвенное подношение — она видела такие на весенних праздниках.
— Для кого это? — удивилась она. — Ты же говорила, что тут никто не живет?
— Приносят, — неопределенно ответила Грядислава. — Да ты садись, не бойся. Здесь кто зашел, тот и хозяин.
Она достала с полочки возле окошка дощечку, развернула рушник, отрезала несколько ломтей хлеба и оделила гостей избушки — Елисаву, Будениху, Кресавку и свою подругу Нерядицу, которая тоже сегодня пошла с ними. С той же полочки княжна сняла два берестяных жбанчика, налила молока из кринки и вручила Елисаве и Буденихе. Видно было, что она бывает здесь часто и знает все хозяйство. Отдохнуть после долгого блуждания по лесу было приятно, и Елисава махнула рукой на опасения, что поедает жертвенные приношения кому-то из хозяев леса: отец Сионий не видит, а Бог простит.
Через день они пошли за ягодами уже в другую сторону, но к полудню снова оказались возле загадочной избушки, будто она сама каким-то чудом возникла у них на пути. Но Грядиславу это ничуть не смутило, и Елисава решила, что просто потеряла направление в незнакомом лесу и не заметила, как они снова забрели в те же места. И немудрено: сегодня она повстречала такое, что совсем сбило ее с толку.
Собирая ягоды, княжна отошла довольно далеко от других — только слышно было, как за соснами перекликаются Кресавка и Будениха. Белый платочек Нерядицы мелькал поодаль, а где была Грядислава, Елисава не знала — та обладала прямо-таки волшебным свойством пропадать из поля зрения.
— Шкура помогает, — просто, как всегда, объяснила Грядислава и двинула плечом под серой мохнатой накидкой. — Меня в ней лес за свою принимает. И прячет.
Елисава шла, слегка склонившись под тяжестью почти полной корзины, и шарила взглядом по черничным кочкам у подножия сосен, выбирая кусты помоложе и погуще, где ягоды покрупнее. Ничего другого она не замечала и потому почти наткнулась на пень, стоявший на маленькой прогалине между толстыми рыжими стволами. Тут же раздалось резкое шипение. Елисава вздрогнула от неожиданности, очнулась, глянула вперед и увидела все: треснутый пень, потемневший от времени, воткнутый в него нож с роговой рукояткой и большую гадюку серо-голубого цвета с черным зигзагом на спине. Гадюка лежала на дне, кольцом окружив торчащий из среза нож, и шипела, приподняв голову. Взгляд крошечных черных глазок был необычайно злобным.
Вскрикнув от испуга, Елисава отпрыгнула в сторону, чуть не споткнулась о какой-то обломанный сук, уронила корзину. От резкого запаха багульника, растущего на кочках, ломило виски, и показалось даже, что все это ей мерещится — и пень, и нож, и гадюка. Но от всего этого веяло чем-то жутким и чуждым, каким-то могучим и опасным колдовством. Забыв о корзине, Елисава метнулась прочь от пня и закричала во весь голос. Перед глазами был только лес, высоченные сосны да кочки, покрытые ягодными зарослями, и теперь она боялась даже поставить ногу, ожидая на каждом шагу увидеть змею. Смотреть одновременно под ноги и выискивать дорогу не получалось, и Елисава кричала не переставая, звала Будениху, Кресавку, Грядиславу. Ей отвечали откуда-то из-за деревьев, она бежала туда, узнавая голос своей кормилицы, но впереди никого не было, а голос звал уже с какой-то другой стороны.
Наконец Елисава охрипла, запыхалась, но и сумела взять себя в руки. Перестав кричать, княжна остановилась, обернулась — ни пня, ни поляны. Тяжело дыша, она поправила сбившуюся косынку, стряхнула дрожащими руками какой-то мелкий лесной мусор, прицепившийся к косе, и еще раз позвала.
