— Назад! — заорал Харальд. — В ладьи! Отходим! Все назад! Раненых и тела подобрать — и бегом в ладьи! Сталкивайте! За весла! С нами Один!
Не сразу расслышав его крики, норвежцы все же кинулись к ладьям. Увидев, что враг отступает, жабачевцы и хотьшинцы устремились следом. Задние ряды норвежцев отбивались, некоторые падали.
— Эллисив! — Харальд метался по берегу, натыкаясь на своих людей и разбросанный груз. — Эллисив, где ты?
Поняв, что на них напали, Елисава с перепугу бросились в ближайшие кусты. Слыша крики Харальда, княжна выглянула и едва не спряталась обратно. В прилипшей к телу мокрой рубахе, с кровавым пятном на плече, с намокшими косами и всклокоченной бородой, с диким лицом и обнаженным мечом в руке, Харальд был так страшен, что Елисава обмерла и не могла сдвинуться с места.
К счастью, ее заметил Арнбьёрн Прыгучий. Держа перед собой щит и готовясь отбиваться от двух хотьшинцев, приближавшихся к нему с топором и рогатиной, он окликнул Харальда и показал ему на куст, из-за которого виднелось испуганное женское лицо. Харальд вернул меч в ножны, даже не вытерев его, и устремился к ней.
— Эллисив, скорее! — Не тратя времени на разговоры, Харальд подхватил ее на руки и бегом понес к ладьям, своим телом прикрывая от рощи, откуда могли снова полететь стрелы.
Он почти бросил княжну на дно ладьи, куда успели швырнуть шатер, и она не слишком ушиблась. Кровь с плеча Харальда попала ей на лицо, и Елисава в ужасе вытирала пальцами липкую щеку, не понимая, ее это кровь или чужая. А несколько пар сильных рук уже толкали ладью в воду, хирдманы прыгали на ходу, хватали весла и выгребали к середине реки. Задние держали щиты, прикрывая себя и товарищей. Одна за другой ладьи отходили, а на берегу оставались дымящие костры, языки пламени лизали бока черных котлов. Огромными мухоморами краснели брошенные щиты, блестели в мокрой траве, будто железные грибы, шлемы. В основном осталось снаряжение погибших — живые свое сумели забрать.
И стояли семейством опят два десятка бочонков со знаменитыми сокровищами Харальда.
— А бочонки! Золото! — в ужасе закричала Елисава, мельком заметив их на быстро отдаляющемся берегу. — Харальд!
— К троллям бочонки! — рявкнул Харальд, не оборачиваясь и налегая на весло. Раненный в плечо, он мог действовать только одной рукой, но ему и этого хватало. — Пригнись! Не высовывайся! Прикройте ее кто-нибудь!
И чья-то тяжелая рука, горячая от напряжения и мокрая от дождя и пота, легла на спину Елисавы, прижимая ее к дну ладьи. Лицом она почти уткнулась в чью-то брошенную кольчугу, лежавшую кучей железных колец; резкий запах Железа бил в ноздри, и Елисава отвернула лицо, чтобы не оцарапаться. Кто-то шмыгнул носом, шумно выдохнул, пробормотал ругательство. Но ладья шла вниз по течению, и стрелы больше не свистели. Сюда хотьшинские лучники уже не могли достать.
Гребли еще пару «роздыхов», а потом Харальд велел пристать к берегу. От возможной погони они ушли, нужно было привести в порядок дружину и ладьи: перевязать раны, одеться, разложить спасенный груз как следует. Теперь уже Харальд не свалял дурака и выставил дозоры, которые охраняли стоянку, пока прочие занимались делами. Кто-то злобно бранился, выпуская пар, кто-то обессиленно молчал, свесив руки, кто-то дурачился и смеялся.
На дрожащих от напряжения ногах выбираясь из ладьи с помощью Орма — это он так хорошо ее держал, что у нее на ребрах, наверное, отпечатались доски днища, — Елисава услышала громкий хохот. Оказалось, что в суете, когда все спасали оружие, снаряжение и что попало из припасов, Торгаут и Бранд «спасли» котел с недоваренной кашей, прямо с треноги перебросив его в ладью. Норвежцы заходились от нервного хохота, а зря: этот котел теперь был единственным на всю дружину. Про кашу и похлебку можно было забыть надолго, ибо питаться отныне предстояло мясом, обжаренным на углях, и запеченной рыбой. Даже хлеб, купленный в Хотьшине, там же и остался.
И, увы, на берегу остался Шумила. Орм видел, как проводник упал со стрелой в груди. Видно, кто-то из стрелков, непривычных к ратному делу, в суматохе не отличил своего от чужих.
Кроме проводника, потеряли еще шестнадцать человек, из них сумели вынести только восемь тел. Раненых оказалось человек тридцать, включая Харальда. Елисава подошла, когда Ульв перевязывал ему плечо. Рана была неглубокая, скорее длинный порез, и все же Харальд выглядел очень хмурым. Елисава не знала, смеяться ей или плакать, глядя на него. Полуголый, со спекшейся на плече и на боку кровью, с кровавыми пятнами на грязных штанах, когда-то сшитых из наилучшей фризской шерсти, и золотым крестом на груди, украшенным крупным жемчугом и смарагдами, с поцарапанным браслетом на руке и золотой серьгой в левом ухе, он выглядел истинным вождем своего племени. В грязи, в поту, со старыми шрамами и вновь полученными ранами, он и сейчас доказал, что удача по-прежнему при нем, овеществленная в золоте добычи: король среди викингов, викинг среди королей.
Не находя, что сказать, еще не пришедшая в себя от потрясения, Елисава осторожно погладила его по здоровому плечу. Харальд поднял на нее глаза. Над губой тоже обнаружилась ссадина, в рыжеватых усах сохла темная кровь.
— В тот раз погибли тринадцать человек, сейчас — шестнадцать, — угрюмо произнес он. — И еще у троих раны такие, что если они и выживут, то это будет скорее чудо.
Елисава хотела сказать, что ему не впервой иметь дело с чудесами. И что святой Олав мог бы сотворить для любимого брата еще одно маленькое чудо, — но не стала. Харальд, конечно, самовлюбленный хвастун, но за свою дружину он, как и всякий приличный вождь, переживал так, как если бы каждый дренг был его родным братом. Это не повод для шуток.
— А как же твое золото? — спросила княжна. — Оно ведь осталось там, на берегу. Ты не думаешь за ним вернуться?
— К троллям золото, — повторил Харальд. — Эти стервецы за ним и охотились. Я видел этого… Тихону, — с отвращением выговорил он. — Вот почему он так сладко мне улыбался и уговаривал погостить подольше — собирал людей для нападения. Они ведь тоже видели бочонки. Не знаю, кто им рассказал, что там золото.
— Уж точно не я. А остальные твои люди не говорят по-славянски.
— Шумила мог. Если это он, то его судьба уже наказала.
— Не его одного… — Елисава снова вздохнула.
— Неплохой мужик-то был, жалко его! — Завишу, впервые в жизни увидевшую настоящее кровопролитное сражение, трясло от крупной дрожи. Всхлипывая и крестясь, она приговаривала: — Упокой Господь его душу! Не спросила я, он хоть на Пасху-то исповедался?
— Да где ему в такой глуши исповедаться? — подала голос Соломка. — Разве волхови в Девочьем? Сюда и емцы раз в пять лет добираются, куда уж попам!
— Ничего, Эллисив! — Харальд поморщился, потом улыбнулся и взял ее за руку. — Свое главное сокровище я спас. Без тебя я бы не уплыл. А золото — пусть Тихона подавится содержимым этих бочонков. Обещаю, без хлеба и платья ты не останешься.
Елисава вспомнила, как Харальд говорил ей, что она — его главное сокровище. Она не верила ему, а получается, что зря. Он мог бы кинуться спасать свое золото. Не все, но какую-то часть спас бы. А он вместо этого метался по берегу, как взбесившийся олень, чтобы отыскать ее. И напрасно она считала, что нужна ему только как щит. В этом случае он искал бы настоящий, деревянный щит, обтянутый дубленой кожей и способный защитить от вражеских стрел и клинков. Потому что если бы его там убили, никакая дальнейшая защита ему бы уже не понадобилась.
