– С пьяных глаз ты, что ли, Юрий Ярославич, врываешься? – наконец овладев собой, слегка дрожащим от волнения и негодования голосом произнесла Прямислава и встала. Князь Юрий сделал движение, но она решительно вытянула руку, точно заграждая ему путь. – Не спросясь, не постучавшись, лба не перекрестив, хуже лешего! Стыдно смотреть на тебя!
– Прости, Вячеславна, душа моя! – растерянно, но с чувством ответил Юрий Ярославич, теперь уже точно зная, к кому обращаться. – Виноват, что не предупредил, не спросился… Не было терпения ждать, так хотел увидеть тебя поскорее…
– Вот и встретились! Раньше-то я только от людей знала, а теперь своими глазами видела, как ты с холопками обнимаешься! – Прямислава говорила строго, но при виде растерянного лица князя Юрия нелепость их положения начала ее смешить. – И жены не стыдишься! Хоть Бога постыдись, он-то все видит!
– Да разве я… – Юрий Ярославич было протянул руки к Забеле, точно она могла как-то посвидетельствовать в его пользу, но та сердито погрозила ему кулаком, и он опять обратился к Прямиславе: – Вячеславна, свет мой, зачем смеешься, зачем сердце мое раздираешь! Наговорили тебе на меня злые люди! Лань моя любезная! Да разве у меня могло хоть в мыслях быть…
– Теперь-то я лань любезная, а в те семь лет где же ты был? На словах ты вон как разливаешься, а в лицо меня не знаешь, оттого и в лужу сел!
– Да ведь узнал же! В первый миг от радости в глазах помутилось, от радости, что наконец-то я с тобой! Звал я тебя с собой в Туров – не захотела ехать, посылал за тобой – исчезла! Гнался я за тобой, как сокол за уточкой, вот, наконец, дал Бог радости!
Он говорил так пылко, увлеченно, что можно было подумать, будто все эти годы его и жену разделяли высокие горы и быстрые реки, а какие-то неведомые враги не позволяли эти препятствия преодолеть. Незнакомый человек ни на миг не усомнился бы в его преданной любви к жене, но Прямислава хорошо знала, что все это время их разделяли всего лишь две берестейские улицы и торг. Ему было очень просто ее повидать, если бы он этого захотел. Она давно не ребенок – если бы Юрий Ярославич помнил свой долг, то ему следовало еще пару лет назад взять ее из монастыря в дом. Теперь у них уже мог бы родиться ребенок…
– Выйди, Юрий Ярославич! – велела Прямислава. – Не одета я, не могу гостей принимать. Батюшка мой будет с тобой говорить, а я не буду.
– С кем же мне говорить здесь, как не с тобой, душа моя? – негромко ответил князь Юрий, и от нежного взгляда его печальных голубых глаз у Прямиславы дрогнуло сердце. Под черными бровями эти блестящие, страстно одухотворенные глаза горели, как два живых сапфира. – Ведь обвенчали нас с тобой, Бог нас благословил быть единым духом и единою плотью. У кого же еще найду я любовь и защиту, как не у тебя, родная моя, березка белая!
Но именно упоминание о Боге и венце привело на память Прямиславе самые непростительные его прегрешения.
– Под какой же березкой ты свой венец обронил? – сурово спросила она, вцепившись в спинку кресла. – Через тебя и я с десятком холопок купленных стала «единым духом и единой плотью».
– Лгут люди! – Юрий Ярославич поднял было руку перекреститься, но отчего-то передумал. – О тебе одной я…
– И игуменья Евфимия лжет? – перебила его Прямислава, которой было противно слушать его ложь. – На торгу твои голубушки хвалятся, совсем стыда не имеют! Сама я такую встречала, у людей не спрашивала! Ты не гнушался за своими же холопами обноски донашивать, да я не такова! Мне от твоих холопок наследства не надо! Ступай отсюда, а то придется мне людей звать!
– Позову! – Пожариха наконец вскочила, и ее ключи загремели, как оружие перед битвой. – Вот ведь упились вчера – не знают, где упали! Тут хоть орда целая ворвется, никто и не пошевелится! Где вы все, лешие? Не видите, кто тут ходит! – во всю мочь заверещала она, открыв дверь в верхние сени.
Князь Юрий окинул взглядом женщин: Прямислава по-прежнему сжимала побелевшими пальцами спинку кресла, Забела приняла боевой вид, Анна Хотовидовна встала с места, точно готовясь защищать свою княжну. Его замысел ошеломить жену внезапным наскоком провалился, и он сам был виноват в своей глупой ошибке, которая все погубила. Не дожидаясь, пока крики Пожарихи кто-нибудь услышит, Юрий Ярославич быстро повернулся и вышел, не перекрестясь на образа и ни с кем не прощаясь.
И только когда шаги его стихли, Прямислава вдруг осознала, какой груз все это время лежал у нее на плечах, и села не глядя, едва не мимо лавки. Ее колотило, хотелось плакать и смеяться. Вот она и познакомилась с мужем! Но в мыслях ее все смешалось: все то, что она раньше знала о нем, и то, что сейчас увидела сама, никак не складывалось в целую картину. Она не понимала, как ей следует относиться к нему и что теперь делать. Легко было отвергать его, пока он был где-то за лесами. Но вот он здесь, ее муж, с которым ее когда-то так торжественно венчал нарочно для этого приехавший в Берестье туровский епископ Симон. И хватит ли у нее духу сказать, глядя ему в глаза, что она отвергает благословение Божие, венчавшее их «честью и славой», соединившее их навеки «во един дух и едину плоть»?
В этот день Юрий Ярославич говорил с князем Вячеславом, но Прямислава вниз не спускалась, и ее не звали. Зорчиха и Забела бегали вниз, слушали у дверей гридницы, о чем идет речь перед княжеским престолом. Вячеслав Владимирович выражал готовность простить князя Юрия и не преследовать его, но вернуть ему Берестье отказался. Перед Юрием Ярославичем вырисовывались два пути: или идти в монастырь, где ему, при его склонностях, едва ли понравится, или искать себе местечко при дворе какого-нибудь сильного князя – таких изгоев держат в чести и сажают за стол, но это не что иное, как почетное нахлебничество.
Раз или два мятежник пытался произнести имя Прямиславы, но князь Вячеслав знаком призывал его молчать. Говорить о ней еще не пришло время.
На другой день Прямислава увидела своего мужа, будучи одетой и убранной как полагается. Происходила встреча в гриднице, в присутствии князя Вячеслава, его бояр и воевод, а также всех знатных туровцев и духовенства во главе с епископом. Ей было отчасти совестно, что ее семейные дела разбирают на глазах у стольких посторонних людей, но, как утешала Анна Хотовидовна, пусть стыдится князь Юрий, по вине которого все это стало необходимо.
Прямислава сидела по левую руку от отца, и на скамье с ее стороны, среди боярынь, поместилась и принаряженная Забела. Чтобы не оскорбить знатных женщин соседством с холопкой, Прямислава объявила ее вольной, а в гридницу с собой хотела взять непременно, как напоминание и укор князю Юрию.
Стрела попала в цель: еще только войдя и обмениваясь приветствиями с князем Вячеславом, Юрий Ярославич скользнул взглядом по череде празднично одетых женщин. Внимательно наблюдавшая за ним Прямислава была уверена: у него это вышло невольно, само собой. Как руки запойного пьяницы не могут не тянуться к чарке, так глаз Юрия Ярославича не мог не косить в сторону женщин. Забелу он заметил: какая-то легкая волна пробежала по лицу, хоть он и старался сохранять благочестивый, строгий, чуть-чуть опечаленный вид. Одет он был еще лучше, чем вчера, – в красную рубаху, с золотой гривной на шее, к которой была привешен маленький золотой образок святого Георгия, его покровителя. Сапоги нам нем сегодня были красные, расшитые золотой нитью сверху донизу; пояс весь усажен золотыми узорными бляшками, меч в раззолоченных сафьяновых ножнах блестел, как молния. В левом ухе под русыми кудрями покачивалась золотая серьга с крупной жемчужиной, и сам он, статный и нарядный, напоминал бы царевича в конце сказки, когда тот женится на заморской царевне, если бы не слегка помятое бессонными ночами и заботами лицо и седина на висках. Этот царевич растратил все силы молодости в погоне за серыми уточками, и теперь ему не хватало сил поймать свою жар-птицу.
