Грохот от падения чудовища был ни с чем не сравним. Даже рев тысячи бурь вряд ли прозвучал бы сильнее. Почти все дома в городе рухнули, даже некоторые участки палисада заколыхались и упали. Своим весом чудовище полностью сровняло центральную часть города с землей.
Коррин не знал, что с людьми, живы ли они или все погибли, раздавленные огромным телом. Чудовище едва дышало, державшие его нити медленно тлели, исчезали. Казалось бы, упав с такой высоты, уже невозможно подняться. Дракон дрожал всем телом, огромное сердце билось с шумом нагнетающихся дырявых кузнечных мехов, из пасти вырывались предсмертные хрипы, а крылья с изломанными суставами и порванными перепонками распростерлись по улицам над руинами. И все-таки он был еще жив, а значит, мог уползти, затаиться в глубокой пещере, залечить любые раны, пусть даже на это уйдут десятки лет: время для дракона – ничто.
Но тут Лаграон увидел невысокую фигуру с секирой наперевес, что, хромая, подковыляла прямо к его морде. Из волн кровавого тумана выплыли смутные черты: борода, нос картошкой, шрамы и длинные лохматые волосы.
«Я не враг тебе. Сейчас ты опустишь свою секиру, тегли». – Зеленые зрачки, пульсирующие и дрожащие, уставились на коротышку. Драконий голос раздавался в голове Долдура. Слова усыпляли, убаюкивали, и гном опустил оружие.
«Ты уйдешь и забудешь обо мне, тегли». – Голос в голове был наполнен такой силой и мощью, что Предгорный не смел его ослушаться. Все знали, что взгляд дракона может околдовать, может заставить тебя сделать все, что угодно. Все понимали это, но что толку знать, если все равно будешь делать, как велит он…
«Ты уйдешь далеко, тегли, и убьешь себя, потому что ты не смог уберечь брата», – увещевал голос в голове. Одна лишь слеза скатилась из глаза Долдура. Она тут же превратилась в лед, так как рядом лежал дракон, чьей стихией был холод. Гном развернулся, опустив оружие долу… Он стоял и неотрывно смотрел в землю.
– За брата, – прошептал вдруг Долдур, после чего развернулся и с полного размаха опустил секиру на голову дракона. Сталь погрузилась в плоть чудовища, с хрустом пробив обледенелую чешую, как сухое дерево. Зеленые зрачки сверкнули и закрылись. Чудовище было мертво, но из легких с шипящим гулом все же вырвался последний хрип. Ледяная волна объяла гнома, и он так и застыл, превратившись в замороженную статую. На светло-синем лице ледяной скульптуры застыло выражение покоя и смирения. Гном Долдур исполнил свой долг крови, отомстив убийце брата.
Гоблины визжали и метались, точно безумные. Казалось, в них не осталось ни капли разума – низвержение Лаграона с небес превратило злобных и упрямых карликов в стадо ничего не понимающих животных, оказавшихся в охваченном пожаром лесу. Когда громадная туша рухнула на городские улицы, проламывая стены домов и обрушивая кровли, множество Гаручей повалилось на землю, беспомощно закрывая глаза руками и истошно визжа от охватившего их души отчаяния. Понимание того, что Злобный Логр, один из Тринадцати, повержен у них на глазах, вызывало у гоблинов не просто приступы паники – это было сродни помешательству: безграничный, ничем не сдерживаемый ужас вытравливал из сознания все остальные чувства, подавлял волю и мешал связанно мыслить. В одно мгновение армия Гаручей фактически перестала существовать.
Не соблюдая строя, не слыша приказов и роняя оружие, гоблины кинулись, кто куда. Некоторые из них, совсем уже ничего не соображая, бросились вперед и безвольно обвисли на клинках людей, не догадавшись даже схватиться за ножи, вскинуть копья или прикрыться щитами. Истарские мечники нещадно отсекали длинноносые головы, гоблинская кровь фонтанами брызгала из рассеченных шей и отрубленных конечностей, тела падали, словно подкошенные. Другие же, сохранившие хоть какое-то подобие разума, поддавшись панике, побежали назад, к проломам в городском палисаде и воротах. Напрасно командиры кричали и рубили мечами бегущих, напрасно уцелевшие принцы взывали к остаткам храбрости и благоразумия своих воинов, без толку надрывались креггары, выдавливая из труб истошные сигналы к отступлению: Гаручи ничего больше не слышали.
Ближе к городской стене, там, где улочки сужаются, а дома стоят особенно плотно, и случилось самое страшное. Образовалась жестокая сутолока – гоблины принялись лезть по головам своих упавших собратьев, растаптывая в пыль черепа и дробя хрупкие кости. Закованные в сталь Нимы не щадили споткнувшихся, давя несчастных тяжелыми сапогами, обезумевшие Кины пускали в ход кривые кинжалы, прочие просто грызли друг другу глотки за право первыми вырваться прочь из ставших смертельной ловушкой колючих стен. Один за другим погибли последние из принцев, пытавшиеся остановить безумие. Этот день обещал войти в самые жуткие страницы и без того печальной истории северного народа – мало кому из Гаручей сегодня удастся вырваться из Истара и скрыться в лесу.
– Стой! Стоять, глупец! – Сильная рука схватила Веррнике за шиворот и рванула назад. – Ты куда, разрежь тебя нож?!
Маленький гоблин вздрогнул и затравленно оглянулся – в его черных глазках стекленело безумие, он смутно понимал, что происходит. Сначала был ужас, необъятный и необъяснимый, все вокруг бежали, и он, Веррнике, тоже. Потом он вдруг понял, что в царящей кругом суматохе потерял его. Потерял Зуб Тролля, нож, подаренный ему бабушкой перед битвой. Страх взыграл в гоблине с новой силой, но на этот раз причина была вполне осязаемой – голос старой Веррге бил в колокол его сознания смертным приговором: «Смотри, внук, не потеряй его!» Это было сродни падению с обрыва, конец всему. Хуже, чем смерть. Если он не отыщет Зуб, то быть съеденным – самое малое, что его ждет дома. И бывший пастух бросился в обратную от бегущего и панически вопящего потока сторону.
Наверное, это его и спасло – пробеги Веррнике еще несколько ярдов, его постигла бы безрадостная судьба остальных раздавленных и втоптанных в грязь – пробиться к воротам шансов было немного даже у закованного в железо Нима. Именно такой Ним, рослый воин в изорванном красном плаще, сейчас и схватил за шиворот маленького безумца.
– Куда прешь, тебя спрашиваю?! – яростно взъелся его спаситель, пятясь к стене какого-то дома, где поток «отступающих» был не столь плотен. – Там, сзади – луки! Там – всем конец, понял?!
Словно в подтверждение его слов мимо просвистела зеленооперенная стрела и вонзилась в спину одного из бегущих. Несчастный гоблин с разбегу ткнулся мордой в дощатый настил улицы и тут же скрылся под ногами несущихся следом собратьев. Веррнике стало совсем плохо, к горлу подкатил противный рвотный комок. Внук старой Веррге с трудом сдержался, чтобы не опорожнить прямо сейчас свой и без того не слишком-то сытый желудок (последний раз поесть ему довелось только вчерашним вечером).
– Дядя? Это ты? – икнул, все еще ничего не соображая, Веррнике. Ответом ему стала грубая затрещина, от которой несостоявшийся герой потерял сознание и безвольно обвис на плече у старшего. Ним поудобнее перекинул свою ношу через спину и, поминутно озираясь, двинулся к дальнему пролому, где давка была поменьше. Больше всего на свете обладатель алого плаща из рода Кнеххов боялся материнского гнева – старуха Веррге строго-настрого наказала ему сберечь этого недоноска-племянничка, будь он неладен. Вернись он из боя один, матушка заживо сварила бы его на обед и даже не поморщилась…
