– Ты? – В глазах Бернарда Мора отразилось удивление, смешанное со страхом. – Но… что это…
Стремительный взмах окровавленного меча идеально отточенным ударом отделил голову корсара от тела, и та, исказив рот в немом крике, скатилась к подножию статуи с волчьим ликом. За головой последовало и враз укороченное тело, мертвец медленно оседал на расписанные древними символами плиты пола.
Отбросив в сторону ненужный более меч и даже не взглянув на убитого, Джеральд Риф уверенным шагом направился к алтарю, ярко освещенному в центре зала. Он не смотрел на груды сокровищ, сваленных вокруг, он вообще ничего не замечал, и ничто его сейчас не заботило. Глаза кормчего были широко распахнуты, будто у слепого, зрачки неподвижно застыли, остановившись точно по центру. В ушах стояли звон и шипение сотен отвратительных голосов, что-то кричащих и отдающих отрывистые команды, разум почти погас, будучи не в силах выдержать подобное. Но невидимые кукловоды все более уверенно дергали за свои, ставшие послушными, нити – тело бывшего капитана четко выполняло то, что ему приказывали, совершая один шаг за другим по направлению к цели. И в то же самое время сам он продолжал слушать…
«Наследники Волка многие лета восседали на императорском троне, но не хранили они память о той цене, что уплатил Волк-Император, создавая свою державу. И пусть все больше храмов возводилось в долине Авар-Яна, пусть все сильнее и громче славили в них деяния Волчьи, пусть многие тысячи преклонялись пред ним и почитали имя его наравне с матерью нашей, Синеной, со временем теряться стали в священных проповедях заветы того, кто освободил от страданий род человеческий. Стирались из памяти людской годы древнего рабства и казавшихся вечными мук, исчезала сама память о том, чего забывать не следует. Те, что несли слово Волчье, принялись искоренять все чаще грехи мелкие да обыденные. Истинное же зло тем временем лишь процветало и множилось. И вскоре некому стало уже хранить первые истинные заветы, от самого Великого Волка полученные, и не осталось уже никого, кто бы помнил…»
Руки куклы протянулись и обхватили стоящую на возвышении урну, затем мощным рывком оторвали ее от алтаря и опустили рядом. Голова, точно на шарнире, повернулась сначала в одну сторону, затем в другую, давая глазам возможность осмотреться в поиске подходящего инструмента. Наконец остекленевшие, точно нарисованные, зрачки остановились на лежащем поблизости бездыханном теле корсара. Рон… Да, кажется, так его звали… Ноги куклы сделали пару шагов, и туловище склонилось над трупом. Не теряя времени, рука протянулась за торчащим на поясе мертвеца ножом, кисть послушно взялась за обтянутую кожей рукоять.
«Не было правды в их службе, и потому стала она никому не нужна. Веками стерегли они Нас, но оказались в ловушке собственной гордыни и слепоты. Перестали приходить на порог крепости новые рекруты, паломники из далеких краев позабыли сюда дорогу, заросли торные тропы, обезлюдели тракты. Никто не пришел хоронить последних из стражей, лишь смех замурованных заживо узников прозвучал для них погребальной молитвой. Но даже в миг смерти не нашлось в их сердцах сострадания, в ненависти своей запечатали они ключи от свободы Нашей, и злобою древней закрыли Нам путь. Но Мы не торопимся, как ждали тысячи лет, так будем дожидаться еще столько же, и не ждите, что, освободившись, воспылаем любовью Мы к потомкам тех, кто пленил Нас здесь…»
Рука с ножом легко сковырнула треснувший от времени сургуч на урне, крышка отлетела прочь, сорванная резким движением. Черный, будто угли от костра, порошок взметнулся в воздух, окутывая плотной, почти осязаемой, дымкой статуэтки вокруг алтаря. Над мраморными плитами закружился маленький вихрь, постепенно обретающий облик.
«Их ядовитая кровь проникла в жилы Волчьи, осквернив тело его, и впитал он в себя суть Змеи, но не позволил ей взять над собой верх. Но стало проклятием и для него, и для рода людского то, что ныне хранит мертвый прах его, и то, что способен он пробудить. Да не случится подобное никогда, да ни один из нас не выпустит на свободу то, что освободиться не должно, а ежели все же найдется среди нас тот безумец, что нарушит запрет и пробудит мертвое, то встанем мы рядом, как стояли прежде живые, дабы исполнить священный свой долг в этом посмертии…»
– Не смей! – раздался глухой, словно далекое эхо, голос. – Не смей тревожить сей прах, Хранитель!
– Хранитель? – Растянулись в усмешке губы куклы по имени Джеральд Риф, после чего бывший кормчий в голос расхохотался. – Все твои жалкие хранители давно мертвы, презренная равнинная тварь! Ныне Мы пробуждаемся, а ты уйдешь в небытие навсегда!
Шипение змеи звучало в его охрипшем голосе, странным было то, что подобные слова вообще могли принадлежать человеку. Рука рыжеволосого корсара опустилась во вскрытую урну, зачерпнув горсть пепла. Смолистый порошок заструился у него сквозь пальцы, словно песок. Первая щепоть праха накрыла стоящую рядом статуэтку воина со змеями вместо головы. В тот же миг одна из стоящих в зале статуй ожила – каменная крошка с грохотом опала, освободив высокую фигуру в золоченых доспехах, чьи три змеиные головы тут же начали шипеть и извиваться. Поднявшийся из груды мраморных осколков воин расправил плечи, с которых на землю посыпалась белая пыль, и сделал первый шаг, как бы пробуя на прочность древние плиты пола. Зазубренный меч с каменным скрежетом покинул ножны, оказавшись в руке.
Не обращая на ожившего истукана внимания, Джеральд потянулся за следующей горстью, но тут пыльный вихрь над алтарем принял форму человека – изможденного мужчины, худого, словно скелет, с выдающимися скулами и пепельными волосами. Лицо призрака было изрезано глубоко въевшимися морщинами – отражением множества пережитых им страданий. Взгляд темных глаз, словно копье, пронзил Рифа насквозь, взывая к его уже, казалось бы, навсегда потерянной воле, погребенной под множеством рвущих сознание голосов. Тут же стало холодно, точно в гробу. Из легких вырвался пар – верный признак неживого присутствия.
– Не поддавайся, Хранитель! – Призрак с незамутненной болью во взоре обратился к Джеральду. – Не все еще потеряно, человек, не верь Им, не позволяй тварям из трясин ложью своей разрушать твое сознание. Поднимись с колен, Огневолосый. Ибо сказано, что сын человеческий сокрушит тех, кто однажды был уже сокрушен человеком.
В тот же миг образ дотронулся до его лица своей полупрозрачной ладонью, будто мерроу поцеловала, и исчез. Ледяное прикосновение мертвеца подействовало освежающе и привело Джеральда в чувство, искра осознания промелькнула в его глазах. Наполненная пеплом ладонь дрогнула, просыпав несколько крупиц на алтарь. На этот раз угольной пылью окуталась статуэтка волка, стоящего на задних лапах, а в передних сжимающего длинную глефу.
Змеиные голоса грозно зашипели, выплескивая бессильную ярость, волчьи же напротив – торжествовали. Еще одна статуя в зале изошла трещинами и стала осыпаться, освобождая серую фигуру в пластинчатой броне и с волчьим ликом на шлеме-пасти. Яростное звериное рычание прозвучало из-под забрала. Закованная в латы рука вскинула глефу навстречу змеиному воину, что уже двигался к алтарю. Тот обернулся к ожившему врагу и не замедлил ответить ударом – зазвенев, сталь встретила сталь. Два древних воителя, имена которых были стерты из памяти ныне живущих, стали наносить друг другу стремительные удары. Клинки высекали искры при столкновении, головы змея пытались ужалить противника. Дикий вой взвился под своды, смешиваясь с изливающимся желчью шипением. Из прорези металлического шлема в виде волчьей головы глядели вовсе не человеческие глаза. Поросшие черной шерстью лапы-руки сжимали глефу и крутили ею, словно невесомым перышком. Волк уклонился от меча, резко нырнул вперед и прочертил длинный косой удар снизу-вверх. Лезвие со свистом отсекло одну из голов противника. Чудовищный крик разлетелся по залу. На камень потекла черная кровь, дымясь и шипя.
