Танкред повернул к ней лицо. Она была так красива, умирающая… уже мертвая…
– …люблю.
Десять футов. Ее фиалковые глаза. Он обнял ее… Ее истлевающее в его руках – уже в его – тело. Ее багровые губы.
Он впился в них поцелуем.
Земля. Камень. Твердь. Вспышка жара и… тьма.
Все завершилось. Он… победил.
Эпилог
Любовь. Сын
Месть. В путь
По дороге, ведущей на север от Теала, к Восточному Дайкану и долине Грифонов, громыхала разбитыми колесами старая телега. Кляча медленно перебирала копытами, но те, кто на телеге ехал, никуда уже не торопились. Все безумства, горечь и отчаяние остались за спиной. На передке сидела молодая, весьма красивая женщина в бледно-голубом платье и серой остроконечной шляпе. Подле нее, закинув ножку на ножку, вальяжно развалился рыжебородый кобольд в длинном черном колпаке. Сейчас он занимался тем, что всячески выдрыгивался и пытался очаровать красотку, что ее несказанно смешило. Ее веселость карлик принимал, само собой, на счет своего обаяния и мысленно уже записал в книжечку собственных великих достижений и славных побед.
В телеге лежал однорукий человек, почти полностью перебинтованный и бледный, но, как говорится, живой – и это главное. Подле него небыстро ехал всадник в плаще с капюшоном. Они поддерживали тихую беседу между собой.
– Так все это было затеяно, чтобы покарать кого-то? – спросил Томас.
– Не кого-то, а ни много ни мало целый Дом – это сотни эльфов, от лорда до самого жалкого из слуг. Все они заплатили за измену миру в Конкре.
– Вы так опасаетесь войны, что убиваете детей, которые, может, даже и не принимали участия в каких-то богомерзких ритуалах?
– Не убиваем – казним. И это разные вещи, – с каменным лицом произнес господин Жаворонок. – Великая Смута – это худший кошмар, постигший эльфов. Мы не допустим его повторения и ради мира пойдем на любые средства.
– Что ж, не мне вас судить. Мы ведь живем в разных реальностях, так сказать. Я многого не знаю и не понимаю. Слишком коротка жизнь… хе-хе… но я благодарен вам за эту горькую отраву, что вы влили в меня, пока я был без сознания.
– Отвар из листьев Белого Дуба. Целебное зелье. В нем столько живительной силы природы, что оно какое-то время не дает умереть, но излечивать раны твоему телу, человек, придется самому.
– Да, я это уже понял…
– Теперь расскажи мне, зачем ты все это делал? Зачем служил Бремеру? Ради золота?
– Рядом с вами, господин Жаворонок, с вашими моральными устоями, нерушимыми принципами и твердокаменной волей я чувствую себя какой-то низменной тварью, червяком, недостойным вашего спасения. Я пытаюсь оправдать это тем, что человеку отмерен слишком короткий жизненный срок, и приоритеты у нас, так сказать, несколько иные, чем у вас, долгоживущих детей Тиены. Да, золото. Но при этом риск. Азарт. Шпионские игры, когда сердце дрожит, а дыхание перехватывает, когда бежишь по лезвию ножа… Хотя кому я все это рассказываю?! Хе-хе… Хаэтану, вся жизнь которого балансирует на грани?
– Знаешь, человек, мы не такие уж и разные. И среди народа Тиены есть те, кто молится на золотого идола. У кого душа весит четко просчитанное число, равное рубинам, изумрудам и сапфирам. Но разница между мной и тобой в том, что меня не захватывает то, чем я занимаюсь, я не тону в черноте плаща, если ты понимаешь меня. Как паук не теряет от сладострастия рассудок при ловле мух, так и хаэтан всегда трезв разумом, не подвержен легкомыслию, азарту, а чувство риска, которое горячит кровь и сжигает сердце, из нас вытравливают в самом детстве.
– Что же касается меня, то я, знаете ли, уже как-то подустал от всего этого… И подумываю, уж не сменить ли род деятельности. Вон и Ведриг давно не бывал в своих родных горах…
– Я знаю, о чем ты думаешь, человек, – улыбнулся господин Жаворонок, многозначительно кивнув в сторону женщины.
– Да, вы правы. Знаете, я все это начинал ради красивых одежек. Сапожки, атласные перчатки, щегольской плащ – да мне и не нужно было большего, покрасоваться, и только. Но сейчас… мне кажется, я обрел нечто, что несоизмеримо дороже. Я не знаю, верите ли вы в то, что можно увидеть именно того человека, стоит только взглянуть на него, но я буду так думать, несмотря ни на что. Сейчас, с четырьмя дырками от стрел в теле, я по-настоящему счастлив. Вот только не знаю, что она… я ведь… ну, не богат… калека… и все такое…
– Ты закрыл ее от стрел своим телом. Насколько я знаю женщин, для них это кое-что да значит. Полагаю, она для себя уже все решила.
В этот миг Полли вдруг обернулась и одарила Томаса легкой игривой улыбкой. После этого вновь вернулась к своему собеседнику и принялась хохотать над очередной его шуткой как ни в чем не бывало. Кажется, Ведриг показывал фокусы, вытаскивая из колпака то взведенную мышеловку, то колоду карт, в которой одни тузы, то умудрился выловить из его черных глубин живого гуся.
– Позвольте вопрос, господин Жаворонок. А у вас есть семья?
– Нет. Не позволяет мой… образ жизни. «Моя любимая, разреши обнять тебя после разлуки, только палаческий топор оботру от крови…» Нет, это не для меня… Хотя об отношениях я знаю много. Но для меня это все суть наблюдения. Любовь – не более чем любопытное преобразование, как научный эксперимент для ваших алхимиков.
– А что будет с саэграном Неллике? Вы ведь его так и не нашли! Вы не боитесь его мести?
– Ему некуда возвращаться, человек. Он так и не знает, что навсегда остался в Теале. Этот город затянул его в свои недра, словно топь. И пусть он ступит (если еще не ступил) за ворота, но ему не выбраться оттуда ни за что. Его душа, называй это тенью, образом, сознанием… в общем, сама сущность того, кого зовут Неллике Остроклюв, навсегда осталась в Теале. Как это ни прискорбно. Хаэтаны не боятся мести, да и Неллике никогда меня не отыскать. Мне жаль его. По-своему он был велик. И знаешь, человек, он бы разорвал в клочья не только Теал, а весь Ронстрад, да и сам Конкр, если бы не я. Если бы не я…
* * *
– Милорд, они здесь. – Внимание Бремера привлек к себе слуга, осторожно постучавший в двери Логова Змея.
Барон сидел в кресле у окна и любовался закатным небом. Он был облачен в черную котту, отороченную соболиным мехом, и черные штаны-чулки и башмаки с острыми носами. Длинные бледные пальцы что-то задумчиво выстукивали на подлокотнике кресла, витом змее.
В кабинет Танкреда вошли двое. Видок у них был еще тот: грязная рваная одежда, черные потеки на лицах, нечесаные лохмы, да и пахло от них немытыми телами и затхлой прелостью подземелий. Правда, гордое выражение их лиц и величавость фигур плохо соотносились с лохмотьями, небритостью и некоторой истощенностью.
– Я так полагаю, что именно вам, сэр, мы обязаны своим освобождением? – зычным басом пророкотал Уильям Сноббери по прозвищу Верный Королевский Болван. – Что ж, мы благодарны вам. Позволите узнать ваше имя?
