– Ну, вот все и готово, ваша светлость, – сказал Фабиус, снимая компресс. – Выглядите просто замечательно, смею заметить!
– Вашими трудами, дорогой мастер. Чувствую, будто влез в шкуру юнца. – Олаф поднялся и недвусмысленно указал на свой темно-вишневый камзол. Мортимер, сжав зубы, помог господину одеться. – Это вам, мастер, за работу. – Бургомистр протянул Фабиусу небольшой мешочек с золотыми. – Пусть сорока сегодня поймает золотой блеск.
Олаф уже направился к двери, и цирюльник, не сдержавшись, направил облегченный взгляд на потолок, туда, где находился второй этаж, и туда, где кое-кто прятался. Бургомистр обернулся и коварно усмехнулся.
– Надеюсь, господин Кроутс, что ваша сестра в самое ближайшее время уже наконец скончается, и Клементина вернется домой. Скажем, завтра к полудню. Если же ее не будет… боюсь даже представить, что на это скажут крысы из городского каземата.
– Она будет, ваша светлость. Она будет.
Олаф злорадно кивнул и вышел вон. Завтра он наконец получит столь желанную им и довольно редкую, если не сказать, уникальную драгоценность, которую тут же спрячет от чужих глаз, да так, чтобы никто, кроме него, ее больше никогда не увидел.
А Мортимер, подмастерье цирюльника, в этот миг пошатнулся от горя, едва не упав в обморок.
Черный берег. В лесу Утгарта
Солнце, будто усталый путник, без передышки ковыляющий в гору, с трудом, но все же взобралось в свою высшую точку, а вот совсем уже выдохшийся ветер к полудню так и не справился со своей задачей – не сумел разогнать налившиеся дождем грязные серые облака. Хмурое осеннее утро сменилось не менее унылым днем, а за верхушками далеких сосен уже притаилась тяжелая и душная гроза – к вечеру над озером ожидался ливень.
В подобную сырую безрадостную погоду любому живому существу больше всего на свете хочется одного: поглубже забраться в свой дом, нору, берлогу или дупло, затаиться там и не высовывать носа наружу как минимум до завтрашнего рассвета. Птицы смолкли, звери все как один попрятались, а насекомые так и вовсе поступили мудрее других – чувствуя надвигающуюся зиму и не желая встречать подобные сегодняшнему ненастные дни, они, как это заведено у малых созданий, заранее погрузились в спячку. Даже лесные духи притихли и не скрипели в корнях и ветвях деревьев – непогода им тоже была не по нраву, хотя, казалось бы, чего бояться тому, кто лишен привычной для остальных существ плоти? Лес словно вымер.
Но если погруженная в хмарь осенняя чаща казалась пустой, то берег Черного озера и вовсе выглядел мертвым. Его состояние можно было сравнить разве что с развороченным погостом, над которым тщательно поработали темные маги, подняв из земли всех покойников, которых только смогли найти, не оставив после себя ничего, кроме заупокойной сырости и затхлости вскрытых могил. Опустошенное, безжизненное и бессмысленное – таким оно представало сейчас. Выжженная и почерневшая глина, увядшие камыши, спокойная, как дыхание мертвеца, гладь воды. Подобной картине опустошения вряд ли стоило удивляться – шесть призрачных, словно завернутых в саваны силуэтов, среди которых заметно выделялась статная фигура женщины в отливающем чернотой длинном платье, только что закончили готовить ритуал.
Последние слова прозвучали как прощальный стон – резко и зло. В тот самый миг шесть ритуальных ножей взметнулись и опустились на лежащее поверх залитого кровью алтаря неподвижное тело. Каждое лезвие ударило в отведенное точно для него место, идеально выверенную точку, являвшуюся одной из вершин сложной магической фигуры, невидимой для глаза, но тем не менее, безусловно, вычерченной на теле жертвы. Умирающий вскрикнул и забился в четко просчитанных конвульсиях – несмотря на одурманенный ядами разум, его тело полностью сохранило способность чувствовать боль и страдать. Еще несколько мгновений – и душа покинула пронзенную в нескольких местах плоть. При этом ни одна из ран сама по себе не была смертельной; душу вырвали из тела именно заклятием, что было сделано с одной важной целью – сохранить над ней полный контроль уже после смерти.
– Иль тие дин’аве де Лике сеттано, – прошептала Велланте, та самая волшебница в черном платье. Ее мелодичный голос можно было бы счесть красивым, если бы он не был безнадежно испорчен излишней выразительностью. Чародейка говорила медленно и напыщенно, словно читала своим кавенте, Сестрам-во-Времени
[11]
, героическую айлу. – Энн порто иль нелле, эн клеве сабренто…
[12]
Над черным озером начала сгущаться кромешная тьма. Нет, день не померк, просто кое-где, от самой смолистой водной глади до верхушек деревьев, его вдруг не стало. Там опустилась чернильная ночь, непроглядная и неосязаемая, как само время. Чародейки остановили миг смерти своей жертвы, надолго запечатлевая тот самый момент, когда человеческая душа только-только начинает проходить через Арку в Алькениелле
[13]
. Безумные Хакраэны, кошмарные стражи-чудовища, застывшие перед Аркой и призванные охранять ее от незваных гостей, ничего не могли сделать. Вернее, они ничего не успели сделать, так как время для них также застыло, и ничтожные доли секунды растянулись в вечность.
– Иль ми ди ситраэнн, иль порто ки ново
[14]
, – вновь прошептала эльфийка в черном.
Все ее сестры молчали. Глаза их были закрыты, а скрюченные пальцы застыли в некоем подобии хватания чего-то незримого – кавенте, собрав все свои чародейские силы, удерживали нити заклятия остановки времени. Велланте, на шее которой ярко пульсировал голубым светом магический медальон, вскинула руки высоко вверх и сейчас выводила последние слова другого заклятия, призванного отворить путь тем, кто уже ждал с той стороны.
Если бы она просчиталась, ошиблась или вдруг, по какой-то неведомой причине, лишилась сил, судьба тех, кто плыл через Последнюю Гавань, была бы печальной. Не в силах вернуться, они были бы обречены веками скитаться по мертвой реке, будучи не в силах обрести последний покой на водах без течения, на просторах, где нет ветра, способного надуть парус, – ведь эльфам там не место. Слуги Карнуса нашли бы этих незваных гостей и сожрали бы их души, которые никогда уже не воссоединились бы с милосердной Тиеной. Стоит ли говорить, что те, кто сейчас пока что находились по ту сторону, были отчаянными храбрецами или, быть может… безумцами.
