— Следите за дыханием!.. Ритмичней!.. Вдох!.. Пауза!.. Выдох! Сероглазов! Сливайтесь мысленно с бытием! Так! Радуйтесь каждой клеточкой вашего тела!
Мне показалось, что на папином лице застыла улыбка, которой я раньше никогда не замечал.
— Меняем позу! — дал указание Корней Викентич, и я наконец увидел, откуда он говорит. Это была застеклённая, возвышавшаяся над пляжем, словно капитанская рубка, кабина.
Трое толстяков, папиных соседей, вдруг встали около стенки на головы, причём им не сразу это удалось, а папа продолжал сидеть с застывшей на лице немного глупой улыбкой.
— Сероглазов! Принимайте следующую асану! Вы что, попали в нирвану? Вы слышите меня? — Папа сидел на месте и улыбался. — Молодой человек! Выведите, пожалуйста, вашего папу из нирваны!
Сообразив, что Корней Викентич обратился ко мне, я залез на площадку и стал расталкивать папу:
— Проснись! Выходи из нирваны! Папа! Папа!
— Что?.. Что?.. Ах да! — Папа вдруг вскочил с места, подбежал к стенке и с четвёртой попытки встал вверх ногами, а я подошёл и спросил:
— Скажи, пожалуйста, что такое «асана»?
— Это положение, в котором я нахожусь в данный момент, — ответил папа, и голос у него, оттого что он стоял на голове, был каким-то странным.
— А что такое «нирвана», в которую ты впадал?
— Нирвана — по-индийски «блаженство». Сию секунду уходи! Мне же тяжело говорить! — взмолился папа, и я от него отошёл.
В этот момент Корней Викентич объявил по радио:
— Внимание! Собака в море! В море тонет собака! Где спасатели? Молодой человек! Это, по-моему, ваша собака!
29
Я бежал к берегу, стараясь разглядеть в волнах Кыша, и одновременно искал глазами лодку, или катер, или спасательный круг.
— Собака за волноломом! Прямо за волноломом! — сказал по радио Корней Викентич.
Меня обогнал Федя. Он выбежал на край волнолома, подождал, когда накатит волна, и нырнул через белую стенку брызг в воду. И тогда с волнолома я увидел маленького серого Кыша. Он плыл не к берегу, а наоборот, в море, волны поднимали его и бросали вниз и несколько раз накрывали, но он выплывал, встряхивал головой и, наверно выбиваясь из последних сил, плыл дальше.
Я не помню, кричал я ему или нет. Я только молил про себя: «Держись, Кыш… Не захлёбывайся… Держись… Ещё немного… Вон плывёт Федя… Он спасёт тебя!»
Федя плыл быстро-быстро, нагнув голову и так сильно работая ногами, что за ним, как за катером, тянулся белый бурунчик.
Он был совсем близко от Кыша, рукой подать! Он схватил бы его за уши, но в этот момент барашек волны ударил Кыша прямо в нос, накрыл с головой, и Федя не мог понять, где он. Тут я закричал от ужаса, на секунду зажмурился, и меня кто-то взял на руки. Когда я открыл глаза, сидя на руках у папы, в море не было видно ни Феди, ни Кыша.
— Тихо, тихо… Не кричи… Успокойся, — сказал папа.
И вдруг Федя вынырнул с Кышем в одной руке, хватанул ртом воздуха и лёг на спину отдышаться, держа мою любимую собаку над собой.
Я заревел от счастья и от благодарности Феде.
Он плыл к берегу то на спине, то на боку, перекладывая Кыша из одной руки в другую, и мне видно было с волнолома, как мокрый, жалкий, худенький Кыш дрожит с головы до ног от холода и пережитого страха.
А волны были такими большими, что выбраться на берег было не просто.
Вот огромная волна бросила их обоих к берегу, но Федя не плыл, а просто, держась на воде, ожидал другую волну. На её гребне он и влетел вверх тормашками на гальку и, когда волна ещё не совсем схлынула, отбросил Кыша подальше от себя.
— Кыш! Кыш! — закричал я и, спрыгнув с папиных рук, побежал по волнолому ему навстречу.
Не успевшего ещё ни разу встряхнуться, я его обнял и прижал к себе, чтобы согреть, и, всхлипывая, говорил:
— Дураша… Ну как же ты так, дураша? Нас обступили отдыхающие, папа тряс Феде руки, а Корней Викентич, прибежав, спросил у меня:
— Каким образом собака очутилась в море?
— Не знаю. Я не видел… Я же выводил папу из… этой… нирваны, — сказал я.
И тут Торий спокойно рассказал всем, как Кыш запрыгнул на волнолом и подошёл к самому краю. Конечно, первая же волна затопила с боков волнолом и унесла Кыша в море незаметно для него самого.
— Очевидно, для того, чтобы не попасть под удар о бетон, собака поплыла подальше в море, — кончил свой рассказ Торий.
— Почему же вы сразу не подняли тревогу? — спросил его Милованов.
— Стояли и созерцали! — зло добавил Василий Васильевич.
— Я считал, что в этом нет никакой необходимости. Животные руководствуются инстинктом и спасаются обычно без помощи человека, — сказал Торий. — Тем более, пёс умеет плавать.
Милованов и Василий Васильевич, ничего больше не сказав, посмотрели на него и отошли в сторону.
— Внимание! Всем продолжать приём воздушных ванн! — сказал Корней Викентич. — Сероглазов и компания, прошу на площадку йогов! А вы, — он подошёл ко мне, — возмутительно бросаете на произвол судьбы собаку. Идёмте, я дам вам обоим валерьянки!
— Алёша, сегодня у меня с тобой и мамой будет очень серьёзный разговор, — зловеще тихо сказал папа. — Кстати, где она?
— Она осталась читать. И Кыш был с ней, — сказал я.
Папа, заиграв желваками, ушёл. Я хотел поблагодарить Федю, но не увидел его. Он куда-то пропал.
Корней Викентич дал мне в медпункте выпить каких-то капель. Потом влил такие же в горло Кыша и, кроме того, поднёс ему к носу ватку с нашатырём. Кыш всё ещё дрожал у меня на руках и повизгивал.
— Корней Викентич, — сказал я, — я вас буду любить и уважать, даже когда постарею. И Кыш тоже. Не ругайте нас. Я обязательно сделаю вам что-нибудь приятное. И Кыш тоже.
— Я вас ругать не буду, — сказал Корней Викентич. — Но очень прошу не мешать моей трудной работе с вашим папой, находящимся в весьма плачевном состоянии. Идите — и впредь осторожней с морем.
— До свидания! Спасибо вам. Мы больше не будем. А можно мне иногда смотреть, как папа стоит на голове? — спросил я.
— Иногда можно… но исключительно иногда, — разрешил Корней Викентич, закашлялся, закрылся платком, плечи у него затряслись, и мы ушли.
30
Феди всё так же не было ни в море, ни на его лежаке. Я побежал с Кышем на руках к маме. Оказывается, она крепко спала, подложив под щёку книжку, и ей не мешал шум моря и кричащие рядом мальчишки. Наверно, Кышу стало скучно, когда она уснула, и он пошёл самостоятельно погулять. И чуть-чуть не догулялся. Я обрадовался, что мама ничего не знает о случившемся, и решил всё от неё скрыть. Она и так достаточно переволновалась за эти дни.
